– Я никогда не скрывал и не собираюсь скрывать, что именно маршал разработал план захвата Лекровотска. И я горжусь тем, что с честью провёл задуманную им операцию.

– Ваш талант признают даже враги.

– Враги меняются, – усмехнулся старик. – Из тех, с которыми я сражался под началом маршала, в живых остался лишь Борис Брангийский. Даже прошлый Берди умер, хотя он был самым молодым губернатором в ту пору… И жаль, что умер – его сынок та ещё свинья.

Из уст Лекрийского оскорбление прозвучало комплиментом.

Старик замолчал, вновь уставившись в окно, он периодически проваливался в задумчивость или же дремал: проклятые очки скрывали глаза, а с ними – правду, и поэтому Руди поспешил осведомиться:

– Почему вы до сих пор здесь?

Он знал, что на этот вопрос в среде губернаторов наложено негласное табу, но не сдержался. В конце концов, именно запретные темы – самые интересные. Да и обстановка располагала: никого больше в кают-компании нет, Рубен только что «раскрылся», рассказывая об учителе, наверняка ещё пребывает под действием разговора и, возможно, продолжит откровенничать.

Возможно. А может и не продолжить. В действительности Руди почти не надеялся на ответ, опасался яростного взрыва, но, вопреки ожиданиям, Лекрийский ответил сразу, не задумавшись и не сопровождая ответ какой-нибудь глупостью, вроде «лишь из безмерного уважения к вам…».

– Вы слышали такое слово: «гордыня»?

– Я ею живу, – не стал скрывать Руди. Он знал, как правильно вести искренние разговоры.

– Тогда мы понимаем друг друга лучше, чем я ожидал. – Старик выдержал короткую паузу. – Встав во главе армии маршала Кичика и располагая таким союзником, как могущественная Компания, я начал строить планы по захвату всей Менсалы, и они, поверьте, были вполне реальными. Однажды я контролировал больше половины континента, но… – И тут Йорчик заметил, что на губах Лекрийского появилась грустная улыбка. Возможно, впервые за много-много лет. – Но этот мерзавец дер Фунье уехал, и всё обратилось в пыль…

Рухнул очередной план стать валерициевым королем Герметикона и так усмирить непомерную гордыню. Снова проигрыш…

– Помимо случая с Нестором, я четыре раза играл по самым высоким на Менсале ставкам, но всё время терпел неудачи. В этих пяти походах заключена вся моя жизнь. Это всё, что я делал… Но так и не добился главной цели.

На несколько секунд в кают-компании повисла тишина, прекрасно обрамившая невесёлый рассказ, а затем последовало совершенно неожиданное:

– Мою жену и… и моего сына… Их убили во время попытки переворота. Он случился примерно через год после того, как я взял Лекровотск. – Правой рукой губернатор так сдавил подлокотник кресла, так натянул старую кожу, что она едва не треснула. – Зная меня, вам может показаться странным то, что вы услышите сейчас, но я, поверьте, не лгу: я их любил. И поэтому всё время избегал новых серьёзных отношений – не верил окружению. За себя не боялся и не боюсь, я ведь военный, но пройти ещё раз через это… через тот…

Он сбился. А ошеломлённый Йорчик затаил дыхание, до того странным, неожиданным и диким показалось ему происходящее. До того удивительно было выслушивать трагедию самого жестокого и бездушного менсалийского губернатора. Человека-монстра, человека, которым пугали детей, человека, который даже выглядел как зверь и рядом с которым делалось страшно, даже если он улыбался. Человека…

Который вдруг сбился, вспомнив о давней трагедии, и вот уже десять секунд не мог продолжить рассказ. То ли горло перехватило, то ли опомнился, понял, что изливает душу абсолютному незнакомцу.

Пауза тянулась, но не чувствовалась, оказалась тяжёлой, но нужной, позволившей осознать услышанное и сказанное и спокойно закончить неожиданный разговор.

Примерно через минуту тишины Рубен вдруг медленно покрутил трость, привлекая внимание задумавшегося собеседника, и только собрался сказать что-то и, очевидно, на другую тему, как Руди выдал:

– У меня тоже нет детей. – И сразу же, объясняясь, торопливо продолжил: – Амбиции. Я всё время занят. А женщина, которую я любил в юности, давно замужем. Сейчас она старая и некрасивая, но я хотел от неё детей. Но сейчас у неё дети от другого мужчины, а я – миллиардер. Но я не знаю, что лучше, ибо ту женщину я любил, а остальных – просто трахал… У меня огромный дом, но, когда я сдохну, плакать в нём будут только слуги. Да и то не все… Только те, кого я не упомяну в завещании.

Несколько мгновений Рубен сверлил Йорчика очень жёстким взглядом, оценивая, издевается тот или честен, понял, что услышал хоть и короткую, сбивчивую, но всё же исповедь, и кивнул:

– Я ведь говорил, что мы похожи.

И отвернулся к иллюминатору, уставившись на лазурь вечного, а потому равнодушного неба.

– Они точно нас не заметят?

Вместо ответа капитан «Доброты» приподнял правую бровь и одарил Саду удивлённым взглядом. На его памяти Нульчик впервые задавала настолько глупые, совершенно невозможные для опытного разведчика вопросы, да ещё и повторяла их.

– Нас заметят?

– Рано или поздно.

– Хочешь сказать, нас уже заметили?

«Демоны Свиглы, да что же с ней происходит?!» Якта понимал, что по мере приближения к Камнегрядке напряжение будет возрастать, но совершенно не ожидал, что оно выльется в дурацкий разговор. Дело, которому Сада посвятила полгода жизни, измучило её, а разговор с Эзрой, похоже, добил – со встречи Нульчик вернулась сама не своя. То есть она блестяще играла «госпожу невозмутимость», но капитан видел, что медикус пребывает не в своей тарелке. Суетливость, что пришла после обнаружения Гатова, сначала исчезла, сменившись мрачной задумчивостью, а справившись с нею, Сада впала в какое-то невротическое состояние, как человек, желающий побыстрее закончить ненавистное дело. Оставалось лишь догадываться, что за слова отыскал старый Эзра, дабы превратить обычно твёрдую, как подошва, суку в психованную истеричку.

– Да, нас уже заметили, – подтвердил Фарипитетчик, надеясь своим спокойствием привести Нульчик в чувство. – Несмотря на то что мы держим эскадру на самом горизонте, даже чуть дальше…

Но договорить у капитана не получилось.

– Как сейчас? – саркастически осведомилась Сада.

Появление лекрийской эскадры не стало «последней каплей», но изрядно добавило медикусу тревоги. Она изо всех сил пыталась «держать лицо», даже ухитрилась усмехнуться, но справиться с бушующими эмоциями не могла при всём старании: улыбка получилась кривой, голос дважды сорвался, а пальцы чуть подрагивали. Нульчик не хотела видеть лекрийцев и боялась их потерять, приказала не приближаться и визгливо раскричалась после того, как в облачной зоне «Доброта» подошла к эскадре чересчур близко.

Растерянность – вот что это было. И до тех пор, пока Сада не успокоится, дёргаться будет весь мостик, от рулевого до капитана.

– Я восстановлю дистанцию за десять минут, – пообещал Якта.