– Просто выдайте мне то, что я хочу получить.

В данный момент каждая пара глаз в лаборатории устремлена на нас.

– Нет, – коротко говорю я.

Морган наклоняется ко мне так близко, что чуть не касается носом моего носа.

– Извините, не понял. Я что-то вас не расслышал.

– Я сказала: «Нет». Это отрицательный ответ, Морган. То есть отказ удовлетворить вашу просьбу. Или – противоположность согласию.

Впервые за все время, что я его знаю, Морган смеется. Это даже не смех, а такой поверхностный смешок с придыханиями.

– Это не просьба, Джин. – Он смотрит на свои наручные часы, вздыхает, словно даром потратил слишком много своего драгоценного времени, и подзывает к нам одного из патрулирующих лабораторию солдат. – Капрал, отведите этих двоих в комнату № 1 и покажите им, что там внутри. А когда они хорошенько все рассмотрят, снова приведите их сюда.

Комната № 1 находится на другом конце лаборатории, и попасть туда можно, лишь преодолев целую череду запертых дверей и различных помещений. Там, видимо, может находиться все, что угодно. Я стараюсь не думать об описанных в романе Оруэлла бункерах с крысами и змеями. В любом случае это не самые большие мои страхи. Самые большие мои страхи ходят на двух ногах и имеют имена: Сэм, Лео, Соня. Да, самые большие мои страхи – это мои дети.

Капрал, облаченный в камуфляж и армейские бутсы, подводит нас к какой-то стальной двери и левой рукой – я замечаю, что он тоже носит обручальное кольцо, – вставляет карточку в считывающее устройство и отступает в сторону, ожидая, чтобы дверь отъехала вбок. За ней оказывается небольшой вестибюль и еще какая-то закрытая дверца. Почти сразу же та первая дверь снова выезжает из стены и наглухо закрывается. Лаборатория остается где-то далеко позади. Мы находимся в замкнутом помещении, более всего напоминающем гробницу.

Я ненавижу замкнутые пространства, всегда ненавидела.

Лоренцо берет меня за руку. Я чувствую жар его тела. Похоже, здесь жарко, как в топке. По лицу у меня стекают струйки пота, застывая на коже соляными дорожками и обжигая прикрытую повязкой рану на щеке. Но мне самой почему-то совсем не жарко. Наоборот, мне кажется, будто меня завернули в мокрую ледяную простыню, когда капрал, сделав еще пару шагов, отпирает последнюю дверцу.

Внутри крайне тесного помещения на единственной скамье или, точнее, дощатой лежанке – это единственный здесь предмет мебели, не считая унитаза без крышки, – сидят три человека.

Я вспоминаю тех огромных человекообразных обезьян. Горилл, орангутанов, гиббонов и шимпанзе. Да, разумеется, и гоминидов тоже.

И вот какой-то гоминид слева от меня произносит мое имя, мое старое имя, которого я не слышала уже лет двадцать. Но уже на втором слоге имени «Джини» страшный удар электрического тока отбрасывает это существо к стальной стене. С тошнотворным глухим звуком тело ударяется об нее, и невнятное эхо разносится по всему помещению.

Этот удар похож на выстрел из пистолета с глушителем.

Я бросаюсь вперед, хотя ноги у меня подкашиваются, но Лоренцо успевает схватить меня за руку и держит крепко, почти причиняя мне боль.

– Нет, – говорит он. – Если она снова заговорит, то следующий удар тока ее просто…

Он гораздо сильнее меня, но я все же вырываюсь и бросаюсь к той женщине, бессильно осевшей на дощатой скамье. В безжалостном резком свете лампы, висящей под потолком, она похожа на выброшенную на помойку старую куклу. В ней не осталось ничего от той Джеки, которую я знала, – той, которая носила тесные джинсы, низко сидящие на бедрах, и пестрые блузки с каким-нибудь диковатым принтом; той, которая, улыбаясь мне из-под челки цвета-сегодняшней-недели, заваривала травяной чай в нашей убогой квартирке в Джорджтауне и сыпала проклятья в адрес «Икеи», говоря, что в элементарной инструкции по сборке купленного там стола не смогут разобраться даже люди с несколькими учеными степенями. Сейчас на Джеки серая хламида того же оттенка, что и ее седые волосы; у нее мертвенно-бледная кожа и только ладони ярко-розовые, стертые до мяса за этот год изнурительной работы, которая, наверно, заставила бы даже самого упертого фермера отказаться от своего участка земли и подыскать себе любую, даже самую нудную, работу, связанную с перекладыванием бумажек с одного края стола на другой. На левом запястье у нее широкий черный браслет-счетчик, а ведь когда-то ее руку украшал магический браслетик с фигурками животных из китайского гороскопа.

– Джеко, – говорю я, нежно касаясь пальцами ее потрескавшихся губ, – ты только больше ничего не говори, Джеко. Не позволяй им делать тебе так больно.

И Джеки Хуарес, та самая женщина, которая, как мне когда-то казалось, способна остановить даже земной шар, безмолвно сползает в мои объятия и тихо плачет.

Дверь у меня за спиной с шелестом закрывается и снова открывается. Мне не нужно поворачиваться, чтобы проверить, кто вошел. Я этого ублюдка по запаху чую.

– Морган, – говорю я и слышу звук пощечины, затем тонкий удивленный вскрик Моргана и металлический щелчок затвора.

Это еще одна вещь, которую я знаю о стрелковом оружии: ты не прицеливаешься и не стреляешь до тех пор, пока не готов убить.

– Осторожней, Морган, – говорю я, по-прежнему обнимая Джеки, – Лоренцо вам нужен. Или, по крайней мере, вам нужны его формулы.

Да нет, формулы ему, конечно же, не нужны: они у него уже есть, он ведь успел выкрасть записи Лоренцо. А я просто пытаюсь выиграть время.

И тут меня вдруг осеняет. Я вспоминаю, как Лоренцо метнулся из той верхней лаборатории к себе в кабинет, чтобы проверить, там ли его записи, а вернувшись обратно, покачал головой, как бы говоря мне, что записей там нет. Однако только что Морган требовал представить ему формулу сыворотки уже к завтрашнему дню…

– Солдат, – говорит Морган, – уберите оружие.

Я выпрямляюсь, оставив Джеки, и смотрю на Лоренцо. Тот стоит как вкопанный и вполне готов получить пулю в обмен на пощечину, которую только что влепил Моргану, и до меня окончательно доходит, что вряд ли Морган тогда сумел найти его записи.

Но кто-то же, черт побери, это сделал?! Кто?!

Этот вопрос гвоздем застревает у меня в голове, но я старательно заталкиваю его в самый дальний уголок на потом и снова поворачиваюсь к тем женщинам, что сидят на скамье.

Лин смотрит на меня, затем на Лоренцо. Рядом с ней, разумеется, Изабель, та аргентино-швейцарская красавица, которая вечно торчала у нас в лаборатории. Она по-прежнему выглядит сногсшибательно, несмотря на то, что уже лишена своих чудесных белокурых волос, которые раньше водопадом струились у нее по спине.

Изабель Гербер.

Она и Лин облачены в точно такие же серые балахоны, что и Джеки, и сидят, прижавшись бедром к бедру и сложив на коленях руки. У обеих на левом запястье широкий черный браслет.