– Капитан, – услышал я на канале встревоженно-трезвый голос Лиса. – Может, ты объяснишь, чем ты тут занимаешься! Ты политик или проповедник? Оставь в покое его семейные проблемы!

– Его семейные проблемы – составная часть моей политики, – оборвал я Рейнара. – А кроме того, Сережа, этот чудак на букву М портит жизнь достойной женщине! Должен же кто-то дать ему по ушам за это!

– А ты, значит, этой достойной женщине помогаешь, выпуская ее мужа, – язвительно заметил Лис. – То-то Элеонора будет счастлива пасть на его заляпанную соусом грудь!

В это время король, уже пришедший в себя от моей неслыханной дерзости, проговорил сквозь зубы:

– Я так понимаю, вы себя объявили паладином у моей жены? Но я не собираюсь выслушивать баллады в ее честь. Я останусь при своем мнении: она виновна в покушении на мою жизнь и понесет справедливое наказание! – Филипп II произнес это тоном, не до пускающим возражений, недвусмысленно намекая на то, что эта щекотливая тема закрыта?

– Ваше величество! – спокойно глядя в глаза королю, по возможности доброжелательно произнес я. – У Поверьте, становиться вашим врагом никогда не входило в мои планы. И то, что я сейчас говорю, не скажет вам никто другой. Но вы это должны знать, иначе У, вы уподобитесь человеку, глядящему на мир одним глазом.

Филипп Август слегка усмехнулся.

– Вся Европа знает вас как умного и тонкого политика, и лично мне глубоко близок и понятен ваш принцип никому не приносить вассальной присяги, – абсолютно искренне продолжал я, – но те обстоятельства, в которых мы волею судеб оказались, вынуждают – меня предложить вам некоторую сделку.

– Я слушаю вас, – внимательно глядя на меня, произнес король.

– Я готов помочь вам вернуть престол верным и ыстрым способом, так, что через несколько дней вы будете в Париже, Никто не посмеет объявить вас самозванцем, и толпа в толице встретит своего чудом спасшегося короля.

– И чего же вы хотите взамен? – настороженно спросил меня мой собеседник.

– Две вещи. Хотя первую я даже не рассматриваю как условие, это скорее подарок вам, ваше величество. Все лавры вашего чудесного спасения достанутся Винсенту Шадри. Он ваш подданный, человек в высшей степени умный, опытный и отважный. И хотя он не дворянского рода…

– Отчего же? – деланно удивился монарх. – Вот уже несколько часов он носит титул барона.

– О, ваше величество! – я благодарно склонил голову. – Мудрость и справедливость ваших решений, как всегда, опережают самое пылкое воображение. Надеюсь, и в следующем вопросе у нас не возникнет разногласий.

– Я тоже на это надеюсь, – кивнул он, – но, судя по витиеватости вашей речи, мне кажется, они возникнут.

Тяжело вздохнув, я развел руками.

– Второе условие касается вашей жены.

– Почему-то мне так и подумалось, – веско промолвил его августейшее величество.

– Увы, приходится вновь возвращаться к этой теме. Не знаю, поверили вы или нет моему утверждению о ложности обвинений, возводимых на королеву Элеонору, но моим вторым условием будет ваше полное примирение с ее величеством.

– Никогда. Это невозможно.

– Это необходимо. Прежде всего для благополучия Франции. Ведь вы же понимаете, что если откажетесь от этого условия, то королева ни за что не признает вас! А это приведет к расколу в стране и кро вопролитной войне между двумя партиями, – стараясь говорить как можно убедительнее, внушал я ему.

– Вы думаете, она сможет… – с сомнением проговорил король.

– Ей присягнул Симон де Монфор, – просто сказал я.

– Проклятие! Чертова шампанка! – злобно прошептал Филипп Август. В комнате повисло напряженное молчание.

– Хорошо-о, – вкрадчиво протянул король. – Я пойду на это. Вы правы. Пока что нет нужды ссориться с этой злобной кошкой.

Я отрицательно покачал головой.

– Нет.

Король удивленно поднял на меня глаза.

– Когда я говорю «мир», – продолжал я, – я имею в виду мир, а не западню. Вам придется дать королеве если не любовь, то спокойную жизнь. Вы напишете ей письмо, а я отвезу его туда, где она находится. При этом я буду вашим поручителем гарантии ее без опасности. И вы сами понимаете, ваше величество, что если не сдержите своего слова, то я буду вынужден появиться рядом с вами вновь, но уже не в качестве друга.

– Вы требуете от меня невозможного, – после долгого молчания мрачно произнес Филипп. – Я должен все обдумать.

– Сколько угодно, ваше величество, – вежливо отозвался я. – Тем более что вам необходимо отдохнуть.

На лестнице послышался топот, дверь скрипнула, в щель просунулась кудластая голова Бельруна.

– Вальдар, – начал было он.

– О! Входите, входите, барон! – радостно завопил скучающий от нашей большой политики Лис. Дверь распахнулась пошире, и Винсент Шадри, пошатываясь от усталости, вошел в комнату.

– Ваше величество, рад видеть вас в добром здравии, – поклонился он Королю. – Вы позволите?

Филипп Август, внимательно разглядывая своего недавнего спасителя, милостиво кивнул.

– Вальдар, – обратился он ко мне, – Лаура здесь, Деметриус остался с Эжени на мельнице… Она еще очень плоха. Сэнди спит в повозке. Не думаю, что его стоит будить. – Лис, возмущенный полнейшим игнорированием своей сенсационной реплики, поднялся со скамьи, где сидел все это время, и, уперев руки в бока, громко повторил:

– Господин барон, вам не кажется, что пора бы обмыть вашу новую корону, чтобы ее жемчужная нить не потускнела от времени? – Бельрун, который только сейчас, казалось, осознал услышанное, сделал удивленные глаза и недоуменно уставился на Лиса.

– Как – барон? – он перевел взгляд на меня и Филиппа Августа.

– Почему не граф?!

Плох тот аббат, который не желает стать кардиналом

Жак-Армию, дю Плесси де Ришелье

Вопреки моим ожиданиям, наше пребывание в замке Мобрюк, сменившем теперь свое название на Бельрун, несколько затянулось. Необходимо было привести себя в порядок, отдохнуть перед дальней дорогой, подготовить возок, не приспособленный изначально для транспортировки принцесс. Кроме всего прочего, на нас лежала печальная обязанность похорон нашего друга… Эжени все эти дни пребывала в каком-то странном оцепенении, находя себе некоторое утешение лишь в том, что помогала Деметриусу ухаживать за ранеными при штурме замка солдатами. Почти все остальное время она проводила, сидя у могилы Люка…

– Может быть, ей лучше уехать куда-нибудь подальше отсюда, – вздохнул Бельрун, глядя на ее поникшую фигуру, – Но у меня как-то язык не поворачивается сказать об этом. Понятное дело, я не оставлю ее… Лишь бы она сама не извела себя, – печально завершил он.