– Ну, как ты? – склонившись к товарищу, спросил Мотя.

– Одюжил, – прохрипел Роман. – Меня не ждите, скачите в Темников, коли нужно, я опосля приду.

– Хорошо, друже, – Мотя одобрительно похлопал по плечу Романа и, обращаясь к товарищам, добавил: – Андрей, останешься с Романом. Мы же поспешим в Темников.

Было совсем темно, когда, наконец, отдышавшись, Роман подошел к поверженному врагу.

«А надо ли было убивать его? – размышлял Роман. – Был жив он, была цель, а теперь что мне делать? Христа ради просить не буду, а есть кусок хлеба чужой, так в горло не полезет. Как же жить дальше? Куда податься?»

Когда Мотя, Митяй и Савелий вошли в горницу, в которой лежал Поляк, то несказанно обрадовались: поддерживаемый дедом Пантелеем их товарищ прохаживался из угла в угол. Увидев застывших в дверях молодцов, Поляк просиял.

– Проходите, други мои! Рад видеть вас, а то забыли совсем болящего, глаз не кажете!

Мотя вопросительно глянул на Алёну, сидевшую подле окна, и, получив разрешение, перешагнул через порог.

Горница наполнилась суетой, смехом, гулким говором.

Отозвав Алёну в сени, Мотя, сбиваясь и глотая слова, торопливо поведал:

– По всему видно, пошел Долгорукий с войском на мужиков. Два дня назад воевода князь Щеличев побил отряд мужиков в селе Поя, а вчера в Мавлееве был бой. Более шести тысяч мужиков полегло, в полон многие попали, пушки, ядра, зелья, добра всякого множество взято воеводой было. И это еще не все: ноня у села Конобеева воевода Яков Хитрово разбил войско атамана Мишки Харитонова. Сам Мишка спасся. Сил поднаберет, грозился пойти на Шацк, воеводе отомстить за поруху.

– Откуда тебе то ведомо?

– Сам Мишку зрел и говорил с ним.

– Где?

– Тут, недалече, – чувствуя, что ненароком проговорился, смешался Мотя.

Алёна покачала головой.

– То-то Иринка меня спрашивала, не услала ли я тебя куда, а ты сам кренделя по уезду выписываешь. Иди позови мне Ивана Захарова, буду ждать его у Федора Сидорова. Сейчас иду туда.

Мотя убежал выполнять приказание, а Алёна, постояв немного в прохладных сенях, вошла в горницу.

– Вот что, молодцы, – сказала она приятелям, – завтра поутру всех раненых мужиков положить на телеги и отвезти к старцам в скит. Тебе тоже ехать, – кивнула она Поляку.

– Неча мне там делать, – затряс он головой.

– Поедешь. Мотю пошлю за старшего. Он тебя мигом угомонит. С этим все, – решительно махнула рукой Алёна. – А теперь идите отсель, погостевали – и будет. Мне поговорить с Поляком надобно.

Горница опустела.

– Случилось что? – тревожась, спросил Поляк.

– Да нет же, – улыбнулась Алёна. – Это я так, побыть с тобой хочу малость, чтобы никто помехой не был. Завтра тебе ехать… и не противься, – закрыла Алёна ладонью рот хотевшего было возразить Поляка. – Так будет спокойнее, для меня спокойнее, – добавила она. – Скажи мне, – прижавшись к нему, тихо заговорила Алёна, – что ты делать будешь, ежели меня не станет?

– Как это?

– Ну, ежели меня стрелецкая пуля уловит или сабля приласкает.

– Фу ты, о чем нашла говорить, – отмахнулся Поляк.

– А все-таки, – настойчивее спросила Алёна.

– Что с тобой, голуба моя?

– Со мной ничего, но ты так и не ответил мне.

Поляк задумался.

– Ежели и вправду свершится с тобой такое, то и мне не жить. Муки принимая в царевой темнице, дал зарок – не расставаться с тобой до самой смерти, а значит то, смерть твоя – моя смерть. Знай об этом и береги себя, – последние слова он прошептал в самое ухо Алёны и поцеловал его.

– Знаешь, Поляк, грустно мне, тревожно. Я как-то была наездом в Княгинино, там ведунья одна на глаза пала. Попросила я ее, чтобы погадала. Нагадала она мне любовь жаркую, жизнь бурную, смерть страшную. Верить в гадание ее я не верю, а все-таки грустно. Прошло время, и я теперь понимаю, что ты был прав, когда говорил, что нам не осилить царских воевод. Я не отрекаюсь, нет, – заторопилась Алёна. – Мужиков я не оставлю и общую чашу изопью до дна. Не раз видела я, как бьются мужики: им много недостает. Они могут побить стрельцов и раз, и два, но победить их не смогут. Вот если бы Русь поднять, всех мужиков под одну руку поставить…

– Э-эх, Алёна, – нежно прижал ее к груди Поляк. – Токмо дивиться приходится на тебя глядючи… Голова-то у тебя вон о чем болит – Русь поднять. Тут под боком мужиков множество, да как их поднимешь, коли они что камни придорожные, лежат – не стронешь! Вон Игнат ездил в Красную Слободу, так ему мужики даже ворот не открыли. Говорят: «За царя стоим, не отложимся!»

Алёна встала.

– Пора мне. Я поутру уеду, да и ты поезжай. Прошу токмо, не противься отъезду. Соромно мне от мужиков будет за тебя. Сказать-то не скажут, но подумают, что тебя… что ты за мой подол держишься. Так что ты уж прими отъезд как должное.

Алёна приникла к Поляку, прильнула губами. Сердце, почувствовав долгую разлуку, защемило, сжалось, отдалось болью под грудью.

Почти месяц прожили повстанцы спокойно.

Казалось, что боярин Долгорукий забыл про Темников. Рейтарские разъезды, натыкаясь на мужицкие заслоны и заставы, поворачивали назад, не принимая боя. И вдруг, как снег на голову, обрушилась весть: Кадом пал.

Иван Лихорев, войдя в большой Кадомский лес, действовал стремительно и умело: мужиков, стоявших на засеке близ Черной речки, подобравшись втае, стрельцы повязали. В расспросе и с пытки они сказались приверженцами царя и ярыми врагами повстанцев. Спасая свою жизнь, они провели стрельцов на кадомскую засеку у реки Варкавы, где стоял Семен Белоус с пятью сотнями мужиков. Повстанцы, не ожидая нападения, были захвачены врасплох: более половины из них были порублены, остальные, сложив оружие, сдались на милость воеводы.

Посланная на помощь Семену Белоусу конная посылка в три сотни сабель была встречена за шесть верст до засечной полосы и порублена до последнего человека. Есаул Иван Захаров, стоявший во главе конной посылки, тоже был убит, а голова его перевезена в Кадом и, насаженная на кол, еще долго пугала своими пустыми глазницами кадомцев.

Перед Кадомом встала на пути воеводы еще одна засека, имевшая три сотни защитников, но и она не смогла остановить стрелецкие сотни. Путь на Кадом был свободен.

Ноябрьским хмурым утром Иван Лихорев с войском вошел в Кадом. Кадомцы, упрежденные о разгроме Семена Белоуса, встречали воеводу хлебом-солью, крестами и иконами. Город повинился царскому воеводе. Наскоро свершив суд и расправу над кадомцами и приведя их к присяге, Иван Лихорев повел два стрелецких и один рейтарский полк на Темников, усмиряя встававшие на его пути деревеньки.

Через пять дней он подошел к селу Веденяпину и стал лагерем, ожидая приказаний набольшего воеводы Долгорукого.