Выяснилось, что все не так. Если ему и повезло, то лишь потому, что королевой оказалась именно Анна Австрийская, имеющая право называться ее величеством вовсе не по жребию рока, распорядившегося так, чтобы она стала женой и матерью королей, а в силу того, что даром любви всевышний наделил ее задолго до того, как ослепил блеском короны.

— В Париже появился брат польского короля Владислава IV князь Ян-Казимир, — это опять голос из зева камина. Дух виконта де Жермена все еще витал здесь, несмотря на то что давно должен был исчезнуть вместе с бренным телом и надоедливым смиренным голосом.

— По этому поводу Париж обязан ликовать? Или, наоборот, печалиться? Салютовать из всех орудий? Не стесняйтесь, виконт, повелевайте.

— Для начала Париж обязан по этому поводу призадуматься.

Мазарини повернулся лицом к секретарю. На этот раз он взглянул на него с задумчивым уважением.

— Кстати, не тот ли это несостоявшийся польский кабальеро, что в свое время вздумал добывать себе рыцарскую славу под знаменами испанского короля?

— И который потом, попав в плен, был заточен вашим предшественником в Венсеннском замке. Сейчас он, судя по всему, монах-иезуит. Всего-навсего. Прибыл из Италии.

«Вот оно еще что! — подчеркнул для себя сицилиец Мазарини. — Он прибыл из Италии. Виконт никогда не упускает случая заметить столь незаметную для окружающих деталь».

— И где он сейчас пребывает?

— В доме аббата иезуитского монастыря. Точнее, у родных аббата. Все, что нам станет известно о нем впоследствии, немедленно будет известно и вам.

Мазарини выдержал длительную паузу, вполне достаточную для того, чтобы виконт решил, что в дальнейшем присутствии его не нуждаются. Однако с выводами де Жермен не спешил. Ну, приучен он был так, что, попадая в кабинет кардинала, не спешил ни с какими поспешными выводами. Ибо кто знает, вдруг досточтимый синьор Мазарини сказал не все то, что он, секретарь, обязан услышать.

— Сидя в этом жестком и неблагодарном кресле, я очень часто задаюсь вопросом: кто кого в конечном итоге недооценивает — вы меня, виконт, или я вас?

Теперь уже углубился в иезуитское молчание де Жермен.

«А еще говорят, что “у королевы не бывает ног”, — пытался вернуться к своим сладким грезам первый министр Франции. — Какое лицемерие, изобретенное теми, кто подло предал высшую мечту каждого юноши — насладиться ласками королевы. Своей, только ему предназначенной и преданной королевы».

В тот, первый, раз ему, кардиналу, умудренному пылким жизненным опытом итальянцу, стало страшно от осознания, что самая несбыточная из его фантазий вдруг оказалась обычной земной и греховной утехой. Такое действительно страшно не то что пережить, а хотя бы вообразить.

— Так о чем это вы, Жермен, толкуете мне здесь уже в течение получаса? Ну, допустим, во Францию прибыл Ян-Казимир, брат польского короля… Что из этого следует? Не могли бы вы яснее сформулировать свою мысль?

— Дело в том, что Ян-Казимир — наиболее реальный претендент на польскую корону.

«Кто бы обо мне сказал: “Мазарини — наиболее реальный претендент на французский трон”? Так нет же, говорят: “любовник королевы”. Тоже почетно, но далеко не одно и то же».

— Ну и что? Покажите мне в Польше хотя бы одного отпрыска рода королевского, который не мнил бы себя претендентом на корону.

— В том-то и дело, ваша светлость, что они так и останутся претендентами, а корона достанется Яну-Казимиру.

«Все же это я его недооценивал», — твердо и окончательно решил кардинал. Поднялся и, подойдя к виконту, осмотрел его с такой ироничной мрачностью, словно собирался расцеловать, после чего тотчас же… повесить.

— До сих пор я никак не мог понять, мой благочестивый виконт, кто же в этом мире раздает короны, с тронами в придачу. Временами грешил на Господа, временами — на папу римского. Оказывается, этим увлекаетесь вы, виконт де Жермен, — во взгляде кардинала просматривалась такая искренняя восхищенность своим секретарем, что тот невольно подтянулся и распрямил вечно согбенную спину.

— Вы были бы куда более точны, если бы решили, что в последние годы сии хлопоты Господни взял на себя орден иезуитов. В основном он.

— И можете не сомневаться, что это именно так, — резко признал кардинал. — Это действительно так, виконт. Почему вы заявляете об этом с такой смиренной нерешительностью, словно вас самого вечно молящиеся монахи-страдальцы уже давно избрали одним из претендентов на корону Франции?

Виконт почти снисходительно улыбнулся. Он знал, что делает.

— Королевич Ян-Казимир только что назначен иезуитами в кардиналы ордена.

— Вот это уже действительно серьезно, — вмиг остепенился первый министр. — На такие титулы орден иезуитов еще более скуп, чем святая рать папы римского.

— Зная о болезни своего брата, — окончательно добивал его виконт, — князь Ян-Казимир не только присматривается к короне, но — что не менее дальновидно — и к самой королеве Марии-Людовике Гонзаге.

— В таком случае почему вы мне голову морочите, виконт? Сделайте так, чтобы будущий король Польши как можно скорее попросился ко мне на прием. Я люблю принимать королей, виконт. Могу я позволить себе такую невинную слабость — хотя бы раз в месяц принять здесь у себя короля, не нынешнего, так будущего! И чтобы он помаялся у меня в приемной, в отместку за все то время, которое мне придется проводить в их королевских приемных.

— Было бы велено, ваше высокопреосвященство, — кротко склонил голову секретарь, удаляясь через узкую, едва заметную дверь.

Кардинал еще несколько минут выжидающе смотрел на нее, покачиваясь на носках ботфортов.

«Ты-то сам кто? — спросил он себя, подводя итоги своим сумбурным размышлениям. — Почему бы тебе не объявить себя претендентом на какой-либо из европейских тронов? Попроси виконта, пусть погадает на одной из корон Италии. Он ведь у тебя все знает, все может».

Часы торопили. Мазарини вновь взглянул на дверь, за которой исчез виконт де Жермен, и злорадно улыбнулся: «Возможно, ни одна из корон мира сего так и не достанется тебе. Зато королева… королева будет твоей. И не когда-нибудь — сегодня же!»

Там, на каменистом плато, у подножия холма, закипала яростная схватка: упоенно звенела сталь, израненно скрежетали панцири, воинственно ржали рассвирепевшие кони.

— Их пора остановить, ваше величество, — с тревогой взглянул на польскую королеву Марию-Людовику Гонзагу начальник личной охраны полковник Остинский.

— Почему вы так считаете? — холодно поинтересовалась королева, высокомерно наблюдая за сражавшимися воинами.

— Один уже погиб, двое ранены, хотя и продолжают сражаться…

— Пусть только попробуют оставить поле битвы раньше, чем утратят способность держать в руках свои мечи, — презрительно окинула взглядом место схватки Мария Гонзага де Бурбон. — Или же вы, полковник, способны допустить даже такое?