Все, что только существует в человеке, в этом теле было доведено до своей наивысшей точки, до предела, до невозможности. Произведение искусства, которому кто-то из прихоти придал человекообразную форму. А еще ему показалось, что даже воздух вокруг фигуры тихонько гудит, как под напряжением.

Морок. Сон.

Гензель машинально приложил руку ко лбу, тот был мокрым от пота. И пот этот стал ледяным, когда пришелец взглянул на него. Глаза были мерцающими, лучистыми, немного насмешливыми.

— Пожалуйста, примите извинения за поздний визит. Насколько я помню, у вас считается неприличным навещать кого-то после заката. К сожалению, иной возможности у меня не было. Днем здесь толпится удивительно много людей…

Выдавить из легких хотя бы слово оказалось так же трудно, как из пустого меха воду. Гензель что-то нечленораздельно пробормотал. Возле кровати стоял мушкет. Возможно, ему удастся протянуть руку — и всадить в это наваждение все три пули… Но эту идею он отбросил, даже толком ее не рассмотрев. Несмотря на то что обнаженный незнакомец восседал на стуле неподвижно и даже как будто весьма расслабленно, Гензель отчего-то понял, что двигается тот со скоростью, с которой не способны соревноваться человеческие рефлексы и мышечные волокна. Скорее ему удалось бы всадить пулю в короткую летнюю молнию.

— Не надо, братец.

— Что?

Гретель уже сидела в своей постели. Сна ни в одном глазу, такое ощущение, будто и не ложилась спать. Она всегда просыпалась мгновенно, точно ее разум просто включался нажатием кнопки, а не искал пути к телу из мира сновидений.

— Тебе не нужен мушкет, братец.

— Это…

— Все в порядке. Он не причинит вреда.

Ну конечно же ведьма. В то время как он кровать чуть не обмочил…

Только тогда Гензель вдруг понял, что опасности в воздухе нет и им ничто не угрожает, он позволил себе расслабиться, забыть про оружие. И теперь ощутил, как было напряжено его тело: сухожилия аж звенели от натуги.

— Мне пришлось выбрать не самый обычный способ для нанесения визита. — Голос у гостя был тягучим, низким, удивительно приятного тембра. — Надеюсь, не испугал вас.

Только тут до Гензеля дошло взглянуть на дверь. Ну конечно, заперта изнутри на засов. Он сам же вечером и запирал. Окон в комнате не было — откуда им взяться на захудалом постоялом дворе? И все же человек сидел посреди комнаты, улыбаясь им обоим удивительно мягкой, хоть и печальной, улыбкой. Одна лишь эта улыбка рождала в груди Гензеля столько чувств, будто там располагалась целая арфа с множеством струн, и все они вдруг начали едва заметно вибрировать. Это было противоестественно. Это было странно. Это было пугающе. И ему пришлось смириться с тем, что все это происходит на самом деле.

— Вы не напугали нас, — сказала Гретель спокойно.

Сняв на ночь лишь дублет, ко сну она отправилась прямо в рубахе и не боялась предстать перед ночным гостем нагишом. Лишь затянула шнуровку на груди — дань не приличиям, а лишь царящей в каморке ночной прохладе.

— Это хорошо. Многие, увидев меня, впадают в ужас. Или лишаются чувств.

— Многие?..

Золотой человек одобрительно кивнул ей.

— Считайте, что поймали меня на слове, Гретель. На самом деле очень немногие видели меня. Я здесь не частый гость. Вы ведь уже догадались, кто я, не правда ли?

— Вы — альв, — сказала Гретель как нечто само собой разумеющееся.

— Альвов не существует, — выдавил из себя Гензель. — Это доказано. Альвы — выдумка.

Золотой человек развел руками. Грация движений гипнотизировала, завораживала. Молекулы его тела словно плыли в воздухе по невидимым силовым лучам.

— Неужели? А кем доказано?

— Ц-церковью…

— Ах, Церковью… Тогда, конечно, я выдумка, — легко согласился незнакомец. — Возможно, я иллюзия или галлюцинация. Не хотите ли попробовать скрутить пальцами фигуру спирали и именем Человечества, Извечного и Всеблагого, приказать мне убираться обратно в ад?..

Захотелось отвесить самому себе оплеуху, чтобы проснуться. Но это выглядело бы глупо. Гензель ограничился тем, что натянул на ноги снятые перед сном шоссы. И мир вдруг как-то сразу стал более привычным. По крайней мере, пропало желание воспринимать все происходящее как чудной и дикий сон.

Все это было жутким, невозможным, необъяснимым, но, увы, совершенно реальным.

— Церковь никогда нас не жаловала, — заметил несуществующий альв, непринужденно забрасывая ногу на ногу. — А ведь мы могли стать ее архангелами и святыми. Вы, наверно, сможете оценить парадокс.

Гретель отчего-то негромко фыркнула. Видимо, смогла. Гензелю же оставалось лишь глупо пялиться на незваного гостя, по-хозяйски усевшегося посреди комнаты.

— Святость человеческого генокода, подумать только. — Альв покачал златокудрой головой. — В сущности, что это, если не нитка, натянутая посреди бездонной пропасти? Достаточно сделать полшага по любую ее сторону — и готово: священники проклинают тебя с амвона, а при встрече норовят осенить знамением Двойной Спирали. А ведь если разобраться, я куда ближе к тому, что они считают идеалом, чем они сами. Разве не вселенская ирония?

Альв разглагольствовал с самым непринужденным видом, так, словно сидел в трактире с кружкой мутного гидропонного пива в руке. Он выглядел обаятельным и добродушным, и сам воздух вокруг него, казалось, теплел, вбирая излучение золоченого тела.

— Парадокс красавицы и чудовища, — произнесла Гретель, украдкой зевая. — Есть предел, за которым красота начинает казаться неестественной и, в конце концов, пугающей.

— Верно, — легко согласился альв. — Вот почему в ваших историях так часто встречаются красавица и чудовище как извечные антитезы и лирические персонажи. Ах, классическая диалектика, сейчас про нее забывают даже отцы Церкви!.. А ведь это, если разобраться, всего лишь две стороны одной монеты. Любое чудовище может быть красавицей, как верно и обратное — нет такой красавицы, которая бы не была отчасти и чудовищем.

«Он умен, — подумал Гензель, отчаянно пытаясь оторвать взгляд от золоченой фигуры. — И определенно опасен. Но Гретель, похоже, совершенно не переживает. Надеюсь, у нее есть на то основания…»

Копошилась на дне сознания еще одна неприятная мысль — окажись сейчас в комнатушке его величество Тревиранус Первый, король Лаленбурга, на фоне распространяющего живое сияние гостя он выглядел бы уродливым стариком.

Альв не был человеком, он был чем-то совершенно противоположным человеку, но в знакомой оболочке. Словно кто-то взял сверхновую, сжал ее и вылил в человекоподобную форму. И в этой форме, подумалось Гензелю, тот выглядел воплощенной иронией над самим Человечеством.

— Я не сильна в церковной риторике, — заметила Гретель. — Мой брат более сведущ в этой части.

Альв добродушно рассмеялся.