— Братец… — устало сказала Гретель, чье лицо выглядело особенно бледным в чахлом свете плошки, наполненной дрянным трескучим жиром. — Перестань, пожалуйста. Меньше всего мне сейчас хочется думать про яблоки.

— Ну, может, все не так уж и плохо, а? В конце концов, их величества могли заключить геночары в брюкву. Представляешь, как тяжело было бы принцессе жрать сырую брюкву? С ее-то нежными королевскими зубами?..

— Гензель!

Гензель вздохнул. Думать ей не хочется… Сама втравила их в эту паскуднейшую историю. Пусть не по собственной воле, но что это меняет? Поиск пропавшей принцессы — само по себе дело безнадежное, муторное. Наверняка принцессы давно уже нет на свете. А тут еще эти яблоки…

Гензель помимо воли взглянул на яблоки, что лежали на столе. Они были неподвижны, но ему казалось, что яблоки, улучив момент, когда он отворачивается, тихонько перебираются с места на место.

Одно было мелким, зеленым, совсем неаппетитным, кислым на вид. Другое, крупное и тяжелое, манило взгляд багряными боками. Жизнь и смерть, заключенные в два небольших сосуда. Такая невзрачная упаковка — и столь разные последствия.

Может, геномагия и величайшая наука, известная человеку, но Гензелю она всегда казалась зловещей, пугающей. Может, именно из-за свойственной ей иллюзорности. Все, чего касаются геночары, не такое, каким кажется. Человеческая плоть способна хранить в себе тысячи тайн и загадок. Под превосходной кожей могут скрываться видоизмененные органы и видоизмененные самым причудливым образом цепочки ДНК. Вот и с яблоками та же история, нельзя доверять тому, что видишь. Сладкое яблоко может нести мучительную смерть, а кислое — жизнь.

После ужина, который и ужином-то не назвать, Гретель занялась своим привычным занятием. Открыла полевой набор и принялась колдовать над ним. Он весь вмещался в небольшой металлический чемоданчик и весил на удивление мало для такой могущественной штуки. Могущество это, излучаемое неказистым контейнером, Гензель ощущал кожей, но в чем именно оно заключалось, сказать было невозможно. Внутри не было ничего такого, что могло бы вызвать уважение или страх, — никаких жертвенных ножей, игл, склянок с кровью, выпотрошенных младенцев или зловонных эликсиров. Просто несколько неприглядных приборов, тихонько гудящих и подслеповато моргающих россыпями глаз-диодов. Стеклянные колбы, генетический анализатор, датчики…

Гензель рассеянно наблюдал за тем, как на его глазах творится геномагия. Пугающая, непонятная, сложная и зачастую кажущаяся бессмысленной. Но он знал, какие силы стоят за ней, и оттого никогда не мешал Гретель, когда та принималась за ворожбу.

Впрочем, даже вздумай он помешать, возможно, Гретель этого вовсе и не заметила бы. И так отстраненная, молчаливая, она делалась полностью отрешенной от мира, как только бралась за инструменты. Ее тонкие пальцы бесшумно перемещались от одного прибора к другому, возносили в воздух крохотные склянки и запаянные пузырьки, писали какие-то витиеватые каракули на бумажном листе. Наблюдать за работающей геноведьмой — не самое интересное развлечение, но Гензель всегда наблюдал.

Все не то, чем кажется, особенно когда речь идет о геномагии. Возможно, эти скупые движения, звон пробирок и ровное гудение аппаратуры отдавались оглушительным грохотом в измерениях, не ощущаемых человеком. Где-то распадались монументальные спирали ДНК, дрожали устои мира и происходили вещи удивительные и невозможные. Гензель этого не знал. Поэтому он просто наблюдал за тем, как Гретель работает.

А она между тем делала странные вещи. Взяла несколько маленьких ватных комочков, по очереди коснулась ими собственных губ, точно поцеловала, — и запечатала в какие-то склянки. Потом в склянках оказался прозрачный раствор, а сами склянки заняли места в гнездах миниатюрной центрифуги, похожей на крошечную ярмарочную карусель. Центрифуга деловито жужжала, склянки мелькали размытыми пятнами, Гретель на что-то хмурилась…

Как она была сейчас похожа на ту бледнокожую, как снег, девчонку, что вечерами пряталась за толстую книгу, даже название которой было непонятно Гензелю, и беззвучно шевелила губами, не обращая внимания на весь окружающий мир. Пусть даже мир этот состоял из их крохотного домика в Шлараффенланде…

«Давно уже не девочка, — подумал Гензель, не отрывая взгляда от загадочных манипуляций. — И давно уже не та маленькая Гретель, которая по-детски радовалась крохотным, созданным ею комочкам протоплазмы. Теперь это могущественная геноведьма, пределы сил которой неизвестны даже мне».

От нечего делать он принялся разглядывать обстановку комнаты, но и здесь не обнаружил ничего достойного внимания. Комната была такой, какими обыкновенно бывают все верхние комнаты постоялых дворов: грязная, тесная, обшитая потемневшим от времени деревом, с грубо сколоченной мебелью. Как и во всех верхних комнатах постоялых дворов, здесь пахло подгоревшим жиром, дымом, каким-то жженым тряпьем — удивительно одинаковый для трактиров всего света запах! — и прочей дрянью. Вдобавок ко всему время шло к полуночи, и постоялый двор жил своей обыденной жизнью. Грохотала внизу посуда, кричали пьяные мастеровые с расположенной неподалеку полимерной фабрики, визгливо ссорились служанки, скрипела мебель…

Гензель терпеть не мог комнат на постоялых дворах. Но так уж сложилось, что если служишь подмастерьем и телохранителем странствующей геноведьмы, то грязные облезшие потолки этих комнат будешь видеть чаще, чем небо над головой…

Наконец Гретель закончила работу и тщательно упаковала обратно в контейнер все свои инструменты. Вслух она ничего не сказала, стала задумчиво водить ногтем по столешнице. Ничего и не скажет, это Гензель знал наверняка. А если начнешь задавать вопросы, лишь нахмурится.

— Слушай… — произнес он нерешительно. — Тебе не кажется, что пора бы нам что-то придумать?

— Что? — машинально спросила она. Наверняка даже не поняв смысла вопроса. Безотчетная рефлекторная реакция организма.

— У нас на руках два яблока и одна пропавшая принцесса. Уравнение вроде бы нехитрое, но заковыристое. Например, нам надо решить, какое из яблок мы ей дадим.

— Какое из яблок?..

— Да, Гретель. Одно из них убьет ее, другое — вернет в отчий дом, к любящему отцу. И все зависит от того, какое из яблочек мы выберем. У нас на руках два контракта, которые противоречат друг другу. Выполнить их оба мы не можем. Значит, надо делать выбор. Жизнь или смерть. Все просто. Два варианта.

— Да, — ответила она, явно его не слыша. — Два.

— Если подумать, есть и третий. Мы можем рассказать все королю-отцу. Только этот вариант отчего-то кажется мне еще хуже первых двух. Во-первых, он может попросту нам не поверить и приказать снять с нас шкуру — просто для защиты репутации своей любимой супруги. Я слышал, у королей это дело обычное. Ну а если и поверит… Кажется, у нее немало сторонников при дворе, да и позиции в королевстве сильны. Под носом у короля она умудряется делать что заблагорассудится. Что, если это выльется из дворцовой интриги в настоящую войну? Мне не улыбается оказаться посреди гражданской войны, сестрица.