Ира тоже поднялась, чтобы уйти вместе с семьёй Равил. Хотя ей до безумия было интересно посмотреть, какой же магией владеет певец эйуна. Но неожиданный приказ короля остановил её, заставив беспомощно смотреть вслед Цыран и Кессе, не понимая причин этого повеления. Ну, надо так надо. Да и жуть как любопытно, чем всё кончится.

— Мой тану, вы уверены? Помните, что произошло в прошлый раз? А ведь те чары были намного проще, чем «Пытка совестью»… — певец нервно сглотнул.

— Это приказ.

— Повинуюсь моему тану, — ответил эйуна обречённо.

— Ваше величество, — подала голос Мерини, — может, мы поможем, если, конечно, сиятельный тану не возражает против объединения силы его одарённого с силой одарённых народа амелуту? Я могу наложить «Ясность разума». Это позволит дольше сохранять контроль. Длани Хараны могут помочь поддержать работу сердца чаропевца в естественном ритме, а Голос и Длань Рити попробуют уберечь потоки волшебства от всплесков. Всё придётся делать крайне осторожно, учитывая уровень неустойчивости последователей Лайоли, но это даст хоть какую-то уверенность, что всё пройдёт хорошо.

Глаза певца на это предложение засветились искренней благодарностью, и он умоляюще уставился на своего повелителя. Тану согласно кивнул, король тоже дал добро. Одарённые, сбившись в кружок, некоторое время переговаривались на одном им понятном языке, утрясая детали, потом попросили всех разойтись подальше. Эту просьбу не стали игнорировать даже монархи, оставив свои почётные места и отойдя к самой дальней стенке. Шукар остался в центре зала. Рядом с ним, во избежание попыток подсудимого сбежать от магического допроса, поставили двух совсем молодых стражников, которых Мерини выбрала лично. Шукар практически падал им на руки.

Певец встал перед ним на некотором расстоянии, настраивая инструмент. Остальные одарённые расположились полукругом, и пока он крутил колки, создали прозрачный, изредка поблёскивающий цветными бликами кокон, полностью укутавший музыканта.

Он запел.

Иру словно ударило порывом ветра прямо в грудь, и она рефлекторно сделала шаг назад, опираясь на стенку. Перед глазами поплыла муть, пропала чёткость зрения, а слух обострился донельзя. Она не могла рассмотреть остальных зрителей, хотя бы потому, что центром её мира в данный момент был исполнитель, но чувствовала, что у них такие же проблемы, как и у неё.

Пение на площади было блёклой тенью того, что происходило сейчас. На совершенно непонятном, и скорее всего, родном языке эйуна звучала песня. Певец просто изумительно пел сам по себе, но неизвестная сила, наполнившая воздух вокруг, превращала слова и музыку в оружие. Сердце сбивалось с ритма вслед за малейшими изменениями мелодии. «Хорошо, что убрали стариков… с такой аритмией и на тот свет отъехать недолго», — мелькнула мысль, и что-то вокруг отозвалось усмешкой, словно сила была сама по себе живой и прекрасно слышала её внутреннюю речь. Пальцы музыканта бегали всё быстрее, маги вспотели, удерживая кокон, голос становился всё более нечеловечным, умудряясь при этом оставаться красивым.

А уж что творилось с Шукаром…

Стоило песне начаться, его бросило на колени. Он пытался закрывать уши руками, таращил глаза и почти катался по полу, словно ему причиняли неимоверную боль. Долго не выдержал. Хватило пары минут, чтобы он запел, растягивая звуки, словно фальшивящий ребёнок, пытающийся исполнить песенку, стоя на табуретке. Сила не давала возможности просто говорить, она требовала песни. И это была самая жуткая песня из всех когда-либо слышанных Ирой. Плача и стеная, сборщик налогов выводил, совсем не попадая по нотам:

— Да-а-а-а-а… Сознава-а-а-а-ть-ся-я-я-я готов я-я-я-я-я…

А дальше пошли признания. В армии не служил. Заплатил за подделку бумаг себе на пользу. И не раз за свою жизнь. Насиловал. Пытал. Убивал. Обкрадывал. Обманывал. Принуждал. Шантажировал. Про свои, не ко столу помянутые, пристрастия. И про Салью. И про Иру. И про Лоппи. И ещё множество имён…

В этой чудовищной распевной исповеди всплывали имена подельников. Одно из них она прекрасно знала: Фаран Рузат. Помощник покойного судьи подрабатывал подделкой документов.

— Фаль… Хва-а-а-тит… — с трудом выговорила Мерини. — Достаточно… эйуна… останови…

В этот момент голос певца совершенно не к месту ушёл в высокую ноту, близкую к ультразвуку. Этот сфальшивленный отрывок песни ударил по мозгу, а следом раздалось громкое «бдзынь!», и купол лопнул. Чароплёт совершенно неэлегантно упал на пятую точку, схватился за сердце. Изо рта потекла кровь, но он продолжал петь против своей воли, подняв глаза к потолку. Снова красиво. Настолько волшебно, что накрыло уже всех поголовно.

Перед глазами Иры пролетали образы. Обиженная резкими словами подруга. Забыла сказать спасибо бабушке за подарок. Расстроенная мать: опять не позвонила сообщить, что задерживается. Трусливый пробег мимо драки и избиваемого подростка, хотя можно было вызвать милицию. Спина Минэ. Множество мелких и крупных вещей, объединённых только одним: за них было стыдно. Ей казалось, что рядом с ней стоит она сама, только больше, выше и неумолимее. Она, уткнувшись взглядом в колени, думала о том, как страшно встретиться лицом к лицу с собственной Совестью. Да, стыдно! Ты довольн, а?! «Да», — шептала ей сила, растворённая в воздухе. Сотни образов, и каждый что-то хотел. Они шептали, кричали, требовали, осуждали. В конце концов, что-то в ней сломалось, какой-то стержень, который позволял в течение всей жизни закрывать глаза на подобные поступки. «Простите… простите меня!» — шептала Ира, плача вслед каждому пролетавшему образу, каждому укоряющему лицу. В тот момент, когда она попросила прощения за всё, что совершала, давление ослабло, и она подняла голову. Очень нерешительно, боясь снова увидеть лицо своей Совести.

В зале творился ад. Стоячих никого не осталось, всех крутило по полу, кто-то пал на колени, уйдя в глубокую молитву, кто-то боролся с собой против воли, крича о своих прегрешениях, кто-то просил прощения. Последним было несколько легче, они плакали, подобно ей, и с каждым мгновением обретали всё более спокойное состояние. Но таких было немного. Большая часть волшебников валялась без сознания — разрыв купола не прошёл для них даром. Только Мерини да Доваль ещё как-то держались, хотя состояние их было крайне тяжёлым: судья вгрызалась ногтями в голову, стараясь выдрать из неё что-то, а последователь Хараны выл от боли. Труднее всего приходилось монархам. Они практически полностью вжались в стены, король засунул в рот кусок собственного рукава, затыкая сам себе рот, из которого неслось болезненное мычание, а тану лежал на полу в позе эмбриона, что-то шепча в коленки, так, чтобы никто не слышал. Господи! Да они же правители! Казнили, бросали в тюрьму, разрушали семьи! Каково им сейчас? Под этим волшебством они способны половину государственных тайн выдать, каясь в