— А что именно осталось недоказанным? — спросил Боб.

Снова воцарилось долгое молчание. На этот раз Боб забеспокоился, как бы старик не решил, что гость зашел слишком далеко.

— Теперь мой черед задать вам несколько вопросов, Кеффорд, — наконец подал голос хозяин.

— Да, конечно, сэр.

— Дочь сказала мне, что вы три раза подряд выигрывали гонку в качестве загребного экипажа Кембриджа.

— Да, это так, сэр.

— Поздравляю, мой мальчик! Но скажите: если бы вы вдруг захотели проиграть одну из этих гонок, вы могли бы сделать это так, чтобы остальные члены команды ни о чем не догадались?

Теперь задумался Боб. Он осознал — впервые с того момента, как вошел в эту комнату, — что ему в голову не приходила очевидная вещь: немощное тело не обязательно подразумевает немощь ума.

— Думаю, смог бы, — ответил он наконец. — Всегда можно без предупреждения сменить частоту гребков, а то и вовсе «поймать краба»[21]где-нибудь на суррейской излучине. В реке, как известно, чего только не попадается, так что со стороны подобное происшествие может выглядеть совершенно неизбежным, — при этих словах Боб взглянул прямо в глаза старику. — Но мне и в голову не приходило, что кто-то может проделать все это специально.

— Мне тоже, — заметил священник. — Разве что рулевому был голос свыше.

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы, — сказал Боб.

— Неудивительно, молодой человек. В последнее время я все чаще ловлю себя на том, что изъясняюсь не вполне связно. Постараюсь не говорить загадками. В 1909 году рулевым в экипаже Кембриджа был парень по имени Берти Партридж. Позже он стал приходским священником в отдаленном местечке Черсфилд в графстве Рутлэнд. Возможно, это было единственное место, где его могли вытерпеть, — хихикнул старик. — А когда я стал епископом в Труро, он написал мне письмо и пригласил выступить с проповедью перед его паствой. В то время поездка из Корнуолла в Рутлэнд была делом настолько непростым, что мне легко было обосновать свой отказ, но — подобно вам сейчас — мне хотелось раскрыть тайну гонки 1909 года, и я подумал, что это мой единственный шанс.

Боб слушал не перебивая, из опасения, что любое его слово может сбить старика с мысли.

— Партридж был холостяком, а холостякам живется одиноко, знаете ли. Дайте им хотя бы полшанса, они не удержатся от сплетен. А я остался у него на ночь, так что у Партриджа были все шансы. И вот после долгого обеда, сопровождавшегося распитием бутылки вина, он поведал мне то, что ни для кого из них не было секретом: Мортимер наделал кучу долгов по всему Кембриджу. Такое случается со многими студентами, скажете вы, но в случае с Мортимером долги намного превосходили все его потенциальные доходы. Возможно, он полагал, что его слава удержит кредиторов от предъявления решительных претензий. Совсем как Дизраэли в пору, когда был премьер-министром, — снова хихикнул старик и продолжил: — Но один лавочник, абсолютно не интересовавшийся греблей, а тем более проблемами студентов, пригрозил объявить его банкротом — за неделю до гонки 1909 года. И несколько дней спустя Мортимер каким-то непонятным образом избавился от всех своих задолженностей, о которых никто больше и не вспоминал.

Старик опять замолчал, погруженный в глубокую задумчивость. Боб тоже хранил молчание, не желая отвлекать старика.

— Единственное, что я еще могу вспомнить, — это то, что букмекеры тогда сорвали куш, — неожиданно подал голос Диринг. — Знаю это по своему опыту. Один мой преподаватель поставил пять фунтов и проиграл и после не раз напоминал мне, как я все время твердил, будто у нас нет ни малейшего шанса на победу. А я, знаете ли, всегда это твердил — как оправдание на случай неудачи.

Он поднял глаза и улыбнулся своему гостю.

Боб сидел на краешке стула, весь под впечатлением от воспоминаний старика.

— Благодарю вас за откровенность, сэр, — сказал он. — Все это, разумеется, останется между нами.

— И вам спасибо, Кеффорд, — сказал старик, на этот раз почти шепотом. — Я рад, что хоть чем-то оказался полезен вам. Могу ли я вам еще чем-то помочь?

— Нет, спасибо, сэр, — сказал Боб. — Думаю, вы рассказали все, что я хотел узнать.

Он поднялся со своего места и, когда повернулся, чтобы поблагодарить миссис Эллиот, впервые заметил бронзовое изваяние руки, висящее на дальней стене. Внизу была надпись золотыми буквами:

Х. Р. Р. Диринг

1909–1910–1911

(Кебл, носовой гребец)

— Должно быть, вы были хорошим гребцом, сэр?

— Нет, не совсем, — сказал старый «синий». — Но мне посчастливилось три года подряд быть в команде-победительнице, что, конечно, не очень приятно человеку из Кембриджа вроде вас.

Боб засмеялся.

— Прежде чем уйти, могу я задать вам еще один вопрос, сэр?

— Конечно, Кеффорд.

— А бронзовую руку Дуги Мортимера отливали?

— Наверняка отливали, — ответил священник. — Но каким-то загадочным образом она исчезла из вашего клуба в 1912-м году. Несколько недель спустя состоявший при клубе лодочник был уволен без объяснения причин, что вызвало тогда немалый шум.

— Так и не выяснилось, за что он был уволен? — спросил Боб.

— Партридж заявил, что как-то раз в подпитии старый лодочник признался, что утопил руку Мортимера посередине Кема. — Старик замолчал, улыбнулся и добавил: — Лучше места для нее и не придумаешь, правда, Кеффорд?

Боб некоторое время думал над вопросом, прикидывая, как бы отреагировал его отец. А потом просто ответил:

— Да, сэр. Самое подходящее место.

Назначение Игнатиуса Агарби на должность министра финансов почти ни у кого не вызвало интереса. В конце концов, заметили циники, он уже семнадцатый по счету человек, занявший этот пост за последние семнадцать лет.

В своем первом официальном обращении в парламенте по случаю вступления в должность Игнатиус обещал покончить со взяточничеством и коррупцией в стране и предупредил, что ни одно официальное лицо не сможет чувствовать себя в безопасности, если за ним водятся хоть какие-то грехи. Свою речь Игнатиус закончил словами: «Я намерен очистить авгиевы конюшни Нигерии».

Особого резонанса речь министра не вызвала, о ней даже не упомянули в лагосской «Дэйли таймс». Возможно, редактор рассудил так: поскольку газета публиковала выступления предыдущих шестнадцати министров, у читателей может возникнуть ощущение, будто все это они уже слышали прежде.

Впрочем, Игнатиуса подобное неверие не смутило, он с энергией и решимостью взялся за выполнение своей задачи. Уже через несколько дней по его инициативе один мелкий чиновник в министерстве торговли угодил в тюрьму за подделку документов, связанных с импортом зерна. Следующим ощутил на себе «новую метлу» Игнатиуса ведущий ливанский коммерсант: его без всяких судебных разбирательств выдворили из страны за нарушение правил финансовых операций. Месяц спустя произошло событие, которое даже Игнатиус расценил как свою личную победу: арест генерального инспектора полицейского управления за взятки — в недалеком прошлом подобные «надбавки» к должностному окладу считались среди жителей Лагоса само собой разумеющимися. А когда через четыре месяца к полутора годам тюремного заключения приговорили шефа полиции, новый министр финансов наконец-то попал на первую полосу «Дэйли таймс». В передовице его окрестили «Игнатиус-Чисти-дочиста» и новой метлой, которой опасается всякий, кто замешан в неблаговидных делах. Его репутация крепла с каждым новым арестом. По столице стали бродить неизвестно откуда возникшие слухи, будто Игнатиус начал расследование против самого генерала Отоби, главы государства.