— По всей видимости, Фредрика Фогельшё раздели в часовне уже после его смерти: на теле нет ни земли, ни какого-либо мусора. Однако его одежды мы нигде не обнаружили. Карин нашла волокна одной и той же ткани на теле и на полу часовни. Они могут быть с одежды преступника, судя по всему, обыкновенных джинсов.

— А где он был убит? — спрашивает Харри.

— В часовне обнаружена кровь Фредрика Фогельшё, однако установить, где именно ему нанесли раны, невозможно.

— То есть получается, — говорит Малин, прокашлявшись, — что кто-то мог убить Фредрика Фогельшё на его вилле или где-нибудь в другом месте, а потом перевезти его тело в часовню или же под угрозой доставить Фредрика в часовню и там убить.

— Именно так.

— Кроме того, — продолжает Малин, — он мог находиться в часовне или вблизи замка по своей собственной воле и там встретиться с убийцей. Неизвестно, столкнулся ли Фредрик Фогельшё с ним случайно или это была запланированная, назначенная встреча. Здесь возможны тысячи сценариев. Полагаю, криминалисты уже побывали на итальянской вилле?

— Они не нашли там никаких следов борьбы или насилия, — отвечает Свен. — Однако за сараем полно камней, каждый из которых мог послужить орудием убийства. Кроме того, непрерывный дождь в течение как минимум десяти часов уничтожил все следы, если таковые и были.

— А вокруг замка, в часовне? — спрашивает Харри.

— Дверь была незаперта, — отвечает Малин. — Но ведь у Фогельшё есть ключи от часовни. Кроме того, убийца мог воспользоваться ключами жертвы.

— Мы не нашли никаких ключей, — говорит Свен Шёман. — Мы спросим Кристину Фогельшё, знает ли она, где ключи ее мужа.

— Собственно говоря, на месте преступления криминалисты нашли не так много, — подводит итог Малин. — Однако не стоит забывать, как это все выглядело: Фредрик лежал в семейной усыпальнице, будто жертва. Что бы это значило? Не связано ли это с каким-нибудь древнескандинавским обычаем восстановления семейной чести?

— Поэтому сосредоточимся на живых Фогельшё, — подхватывает Карим.

— А что, если кто-то намеренно направляет наше внимание в эту сторону? — спрашивает Малин, снова внося в обсуждение нотку сомнения, которое она чувствовала еще в часовне.

— Ты имеешь в виду, чтобы отвести внимание от себя? — уточняет Харри.

— Вряд ли, — сомневается Вальдемар. — Очень может быть, что это Фредрик Фогельшё убил Петерссона, а теперь кто-то решил отомстить за Йерри. Кто бы это мог быть?

— Его отец, — отвечает Юхан.

— Но он уже стар и вряд ли способен организовать такое дело, — говорит Малин.

— Кому еще был настолько дорог Петерссон? — спрашивает Свен.

— Никому, насколько нам известно, — отвечает Харри.

— Я думаю, он был дорог Катарине Фогельшё, — говорит Малин.

Полицейские в комнате замолкают и выжидательно смотрят на Форс.

Она разводит руками.

— Дайте мне собраться с мыслями, ладно? Я всего лишь пытаюсь выйти из этого чертового круга, по которому мы все время ходим.

— Факты, Форс, — наставляет ее Карим. — У нас нет времени обсуждать твои домыслы.

Малин переводит взгляд на доску с записями Свена. Пытается навести порядок в мыслях, однако что-то очень важное в расследовании постоянно ускользает от нее. В голове — мешанина из фактов, событий, предчувствий.

— Ни один из них не заслужил титула Мистер Популярность, — говорит Харри. — Фогельшё — транжира и неудачник, Петерссон — маленький поросенок, которому удалось вырасти в большую свинью.

Вы сидите в этой тоскливой комнате и пытаетесь докопаться до правды.

Это я-то большая свинья?

Может быть, одно время я и был ею, если вы имеете в виду мою беспринципность в делах.

Но почему я стал таким, как вы думаете? Чем я так напугал своих коллег, что они вышвырнули меня на улицу, несмотря на то что я приносил компании денег больше, чем кто-либо другой? За что они так не любили меня?

Того одинокого адвоката, что стоял тогда в своем кабинете в доме на Кюнгсгатан, возле площади Стюреплан, подставляя лицо ласковому ветерку из только что установленного кондиционера. Он всегда смотрел только вперед. Или почти всегда.

Стокгольм, 1997 год и далее

Холодный ветерок приятно ласкает щеки Йерри. Внизу, по другую сторону до блеска вымытого окна, петляет улица Кюнгсгатан в лучах августовского солнца, вливаясь в площадь Стюреплан. В саду Хюмлегорден неутомимо работают красные газонокосилки. Точно такие же снятся ему по ночам. Они гонятся за ним, наезжая на пятки, не дают ему остановиться, но Йерри знает, что когда-нибудь должен будет повернуться к ним лицом и оказать сопротивление.

Он прибыл сюда, чтобы зарабатывать деньги, — во всяком случае, так привык он считать. А может быть, ему просто нравится бар на площади Стюрефорс? Он точно не знает и не хочет ломать над этим голову.

Еще не распакованы коробки с вещами, а ему уже позвонил первый клиент его адвокатской конторы. Нужна помощь в создании фонда в Лихтенштейне. Он обводит взглядом свою комнату. Пустые углы, голые стены, везде чистота. Диван в углу накрыт блестящим белым покрывалом.

Йерри предоставляется возможность заново обустроить свой мир.

Клиенты приходят и уходят. Внизу, на Кюнгсгатан, круглый год не иссякает поток людей и автомобилей. Молодой человек лет двадцати сидит напротив старшего коллеги и излагает ему свою идею, новую технологию, очень перспективную в условиях современной экономики.

Йерри забавляет этот юноша с его идеями. Он дает ему два миллиона на организацию нового предприятия, а через три года, после того как убили Анну Линд,[74]это предприятие выставляется на продажу. В результате состояние Йерри увеличивается на несколько сотен миллионов. Он покупает себе просторную квартиру в доме постройки рубежа XIX–XX веков возле отеля «Тегнерлунден» и увлекается искусством. Йерри давно уже имеет средства, чтобы приобретать картины, но руки до этого доходят только сейчас.

Этот балкон с перилами и видом на парк — словно призрак его прошлой жизни. Йерри вспоминает, как когда-то балансировал на таком; ласточки, как и сейчас, летали совсем близко, а тени их скользили далеко внизу.

Иногда он узнает ее черты в других женщинах. Ее волосы, движения, аромат духов из НК[75]по субботам. Он начал новую жизнь и нашел в себе силы больше не встречаться с ней. Он надеялся, что с годами все пройдет, но ничего не меняется.