Многие умные и сознательные люди полагают, что человечеству стоит вернуться к более естественному образу жизни, от которого мы отказались на каком-то этапе в прошлом. Но Кронон отмечает, что приравнивать природное к хорошему ошибочно, ведь понятие природы иллюзорно, а подобное сравнение контрпродуктивно. «Говоря о „природном подходе“, мы подразумеваем, что другого подхода быть не может», – отметил он. Называя нечто естественным – а потому «натуральным, основополагающим, независимым, не подлежащим обсуждению», – мы мешаем осмысленному разговору о том, каким должен быть мир.

На восточной границе Порт-Артура мы перешли через мост, перекинутый через реку на зеленый остров. На дальнем конце моста стоял знак «Добро пожаловать на Остров Удовольствий». Там были лодки, рыбацкие пирсы, поле для гольфа, деревянный замок и кемпинг для автодомов. Мы дошли до рыбацкого магазина и остановились на завтрак. Эберхарт протянул удивленной продавщице визитку. С ее позволения мы растянули во дворе свои мокрые тенты. Пока они сохли, мы сидели в тени за столом для пикника. Эберхарт съел булку с сыром и выпил кофе. Он казался очень довольным.

– Знаешь что, Роб? – вдруг сказал он. – Когда для счастья многого не нужно, становишься гораздо счастливее.

Он немного подумал.

– Знаешь, когда видишь ребенка, его лицо так и светится невинностью? Она пропадает, когда мы вырастаем, и возвращается к нам лишь в старости и дряхлости. Но порой все же замечаешь эту невинность в людях. Им даже не приходится говорить – все написано у них на лицах. У них есть внутренняя радость, внутренний покой. Надеюсь, ты видишь проблески этого у меня на лице.

Он сидел без очков и серьезно смотрел мне в глаза.

– Взгляни на меня – видишь ее или нет?

Я внимательно посмотрел на него, несколько смущенный прямотой вопроса. Он и правда светился – у него были румяные щеки и ясные и честные глаза. Но мне показалось, что я заметил и кое-что еще – легкий налет давнего гнева, который ему приходилось подавлять. Казалось, его умиротворенность только зарождалась и была такой хрупкой, что мне было страшно проверять ее на прочность.

Решив уйти от ответа, я задал новый вопрос: постоянна эта умиротворенность или ее приходится непрестанно поддерживать?

– Работать приходится каждый день, – сказал он. – Это ежедневное странствие, которое подразумевает постоянное обновление. Отпустив себя, я сегодня был бы жалок. Покой, которым я наслаждался последние несколько лет, непостоянен. Он может исчезнуть в любую секунду.

Мы свернули тенты, задубевшие на солнце. Когда мы пошли дальше, рюкзаки стали казаться легче. Дорога привела нас в болото. Ветер незаметно обдумал мокрую траву. Эберхарт остановился и наклонил голову, чтобы прочесть молитву, которую написал сам. Он читал ее нараспев, как старый поэт-ковбой, и его голос звучал туманной искренностью.

Он сказал, что молитва пришла к нему в один день, когда он пересекал континент от мыса Хаттерас в Северной Каролине к полуострову Пойнт-Лома в Калифорнии. Он записал молитву на диктофон, который носил с собой, и расшифровал запись, добравшись до дома. Он не без гордости отметил, что останавливался, только чтобы посмотреть незнакомые слова в словаре.

Когда мы дошли до границы с Луизианой, стало жарко. Рубашка Эберхарта стала просвечивать розовым. В одном из магазинов по пути я наполнил свою бутылку водой из-под крана. На улице, открыв ее, чтобы сделать глоток, я поморщился: вода пахла керосином. Эберхарт сказал, что в этих краях такое случается.

– В прошлых двух-трех местах мне сказали: «Слушай, ты это пить не станешь», – объяснил он. – Одна женщина даже предложила: «Просто подойди к холодильнику и возьми бутылку воды». Вода здесь мерзкая на вкус.

Хотя Эберхарт практически жил на улице, его, похоже, не слишком печалило загрязнение окружающей среды. Конечно, он его не поддерживал, но скептически относился к попыткам ужесточить законы об охране природы. Он считал личную свободу неприкосновенной, поэтому все, что могло ее ограничить, казалось ему опасным.

– Бог поселил нас на земле, чтобы она давала нам средства к существованию, – пояснил он. – Нефть – природный ресурс. Так что да, в конце концов мы ее израсходуем. Но будем надеяться, что, прежде чем это случится, им удастся расщепить молекулу водорода, а потом, черт возьми, мы снова отправимся на Луну! Но что нам делать до тех пор? Неужели мы должны достать плуг, впрячь в него лошадь, построить деревянный дом, отапливать его дровами и сражаться с индейцами? Что нам делать? Господь ведь дал нам все эти ресурсы.

Я сказал ему, что меня удивляют его слова. Его минималистический образ жизни наталкивал на мысль, что он рекомендует и другим оставлять на планете меньше следов.

– Я с радостью об этом поговорю, но навязывать тебе свой образ жизни я не стану, – ответил он. – Вот что происходит… Все это мне навязывают. Мне это претит. Мне все это противно. Если я хочу купить самолет и заправить его тысячью галлонов топлива по пятьдесят долларов за галлон, и если у меня есть деньги на это, отцепитесь от меня!

Последовала долгая – и порой ожесточенная – дискуссия о роли государства. Однако, пока мы обсуждали это, я понял, что наши разногласия носят не столько политический, сколько эпистемологический характер: у нас не просто не сходились взгляды на решение проблемы – мы вообще не могли прийти к единому мнению о ее существовании. Эберхарт считал, что энвайронмен-тализм «политизирован и исковеркан» людьми, перед которыми стоит двойная цель: усилить контроль государства над гражданами и поставить человека выше Бога. Он утверждал, что в этом виноват и дарвинизм. Он обвел рукой открытый простор.

– Если встать и посмотреть на поля, ты увидишь в них порядок. Можно сказать, что это просто хаос, и все же это не так. Порядок есть. И установил его не Дарвин.

Я огляделся. По обе стороны дороги росла высокая болотная трава, которая пробивалась сквозь забор из колючей проволоки и наклоняла столбики. В траве жило множество насекомых, рептилий и птиц. Смотря на эти поля, Эберхарт видел божественное творение, преисполненное смысла, прекрасно продуманное и окруженное любовью. При этом я, смотря на то же поле, видел чудо эволюции – бесконечно сложное скопление частиц, клеток, тел и систем, которые соперничали и сотрудничали, рождались и умирали, способствуя сохранению собственного рода, но постоянно пребывая в движении. Я попытался взглянуть на поле его глазами, а затем снова посмотрел на него своими. Оба образа были по-своему прекрасны – и даже восхитительны.