Я не встречал Кочевника и не мог понять, кто он – обычный угрюмый мизантроп или, как выразился Джек Керуак, «новый американский святой». Мне хотелось увидеть, к чему приводит такой образ жизни и какую личность формирует. Однажды я написал Кочевнику и спросил, можно ли присоединиться к нему на несколько дней в последнем походе. Последовали осторожные переговоры – он питал глубокое, но в некотором роде обоснованное недоверие к журналистам, но в итоге позволил мне пройтись вместе с ним. Он назвал мне день в начале июня, когда собирался выйти из Уинни в Техасе и отправиться на восток по 73-му шоссе, и сказал, что я могу пойти за ним, если сумею его разыскать, но предупредил, что снижать свой темп он не будет.

* * *

В назначенный день мы с сестрой выехали на юго-восток из Хьюстона, ища глазами пешехода на обочине. Проехав Аллигаторово болото, мы заметили его: он был белым призраком на дальней стороне шоссе и шел против движения. Мы развернулись и припарковались на обочине ярдах в пятидесяти перед ним. На подходе он помахал нам рукой. За спиной у него был синий рюкзак не больше тех, что носят с собой детсадовцы. К его ремню потрепанной синей веревкой была привязана пластиковая бутылка с водой. Под мышкой он держал сложенные треккинговые палки, в руке – видавший виды полистирольный стаканчик из-под кофе.

Когда он дошел до машины, я пожал ему руку, и он улыбнулся. В его растрепанных седых волосах проглядывали желтоватые пряди, в белой бороде – черные волоски. И волосы, и борода доходили до его воротника, где клубились, как океанские волны. На макушке у него сидела легкая белая кепка. Он снял темные очки, и оказалось, что его глаза, прищуренные на солнце, обрамлены глубокими морщинами, темными снаружи и бледными внутри. Его руки загорели лишь по запястье, а дальше кожа, скрытая манжетами рубашки, была совсем розовой.

Любое повторяющееся действие оставляет свой след, и сорок шесть дней пути наложили на Кочевника отпечаток. Он показал свои поношенные кроссовки с дырками на пальцах и стоптанными подошвами, отражающими его склонность наклоняться при ходьбе. На спинке белой рубашки, купленной за 50 центов в секонд-хенде, темнело пятно от рюкзака, напоминающее выгоревшую тень.

На самом деле его звали М. Дж. Эберхарт. Он предложил мне называть его Эбом.

Яркие пятна стекла и металла проносились мимо, поднимая горячий ветер. Эберхарт присел на задний бампер универсала моей сестры. Мы купили ему мороженое и холодной воды, и он смущенно принял подарки.

– Какое чудо, – сказал он. – Боже мой…

Не переставая улыбаться, он быстро съел рожок.

«Я слышал, что лучше отдавать, чем получать, но кто-то должен получать дары, и я научился этому», – написал Эберхарт в своих мемуарах «Десять миллионов шагов». В книге он рассказывает, как люди покупали ему еду, приглашали его в гости и просто давали ему деньги. Обычно он протестовал, но в конце концов всегда принимал подарок. Свои первые треккинговые палки – дорогие, титановые, из Германии, – он получил в подарок от хайкера, которого знал без малого три часа. Эберхарт неизменно выражал благодарность и лично, и на страницах своей книги. В «Десяти миллионах шагов» более ста раз встречаются слова «спасибо» и «благодарить».

Съев мороженое и протянув обертку моей сестре, Эберхарт налил воды в свою бутылку и наполнил кофейный стаканчик льдом. Он готов был двигаться дальше. Я обнял сестру на прощание. Она села в машину и поехала обратно, оставив нас с Эберхартом наедине с миллионом акров зеленой пастбищной земли.

– Добро пожаловать ко мне на задний двор, – сказал Эберхарт, показывая на просторы своим стаканчиком со льдом. Местность была плоской (высота над уровнем моря: одиннадцать футов), но на небе белели грандиозные облака – белый горный хребет, отрезанный от земли и воспаривший над ней.

По дороге Эберхарт рассказывал мне о своем путешествии. Сорок шесть дней назад он отправился в путь с южного конца тропы Континентальный рубеж. Он пошел на восток, по темным пустошам Нью-Мексико, через узловой город Эль-Пасо, к бесконечным серым равнинам, где гуляли пылевые вихри. Мимо в основном проезжали огромные фуры, серебристые левиафаны, которые каждые десять секунд проносились по дороге со скоростью более ста миль в час. Он научился неглубоко дышать через нос, чтобы не вдыхать выхлопные газы. Звук был оглушительным.

В Западном Техасе шоссе вытянулось в прямую линию и ушло за горизонт. Пространство и время стали играть с ним злые шутки. Он каждый день часами шагал вперед, но как будто не приближался к цели, не поспевая за далекими горами, которые отступали все дальше от него. Вдоль шоссе стояли милевые столбы, и он смотрел на каждый из них, чтобы убедиться, что числа меняются.

Ветер дул непрестанно – днем бил ему в лицо, а ночью задувал песок к нему в палатку. В попытке скрыться от него однажды он остановился на ночевку в заброшенном доме в городе-призраке и проткнул свой надувной матрас осколком стекла. Другую ночь он провел в кабинке на стоянке грузовиков. По утрам в пустыне было холодно. Каждый день он выходил на дорогу, ссутулившись, подняв капюшон пластикового дождевика и засунув руки в карманы.

Он планировал переходить от одной заправки к другой, но порой между зданиями были десятки миль. Если бы люди не останавливались, чтобы поделиться с ним водой, он мог бы умереть. Когда он вышел из пустыни, у него над головой зловеще кружили стервятники.

Не считая стервятников, по дороге он видел сплошь мертвых животных (в основном погибших на шоссе). Среди них были два чернохвостых оленя, раздавленный коралловый аспид, енот, броненосец, множество птиц и несколько мертвых койотов, почему-то привязанных к забору.

Такое характерно не только для Западного Техаса. Шоссе приспособлены для скорости и стали, а потому они убивают все медленное и мягкое. Беседуя, мы прошли черепаху, змею, броненосца, маленького аллигатора и непонятное существо – вероятно, собаку, шерсть и кости которой разлетелись в разные стороны по окружности, словно она заснула в тени ракетного двигателя.

– Сегодня нам везет на раздавленных зверей, – заметил Эберхарт.

Я спросил его, не считает ли он, что шоссе неприветливо встречают хайкеров.

– Мне нравится ходить по дорогам, – ответил он. – Смотришь города, общаешься с местными жителями. Все совсем иначе, чем в зеленом тоннеле.

Дороги всегда привлекали необычный тип странников – их можно, пожалуй, назвать стадными аскетами. В начале двадцатого века странствующий поэт Вейчел Линдсей прошел тысячи миль по американским дорогам, поклявшись жить в бедности, целибате и трезвости, проповедуя «евангелие красоты». Почти полвека спустя он опубликовал «Полезное руководство для попрошаек, особенно из поэтического братства», и Милдред Норман решила последовать по его стопам: она взяла себе имя Миролюбивая Странница и стала ходить с побережья на побережье по дорогам страны, проповедуя философию ненасилия[25]. Никто из них не носил с собой больше, чем вмещалось в карманы. Оба они полагались на незнакомцев, которые делились с ними едой и позволяли им остановиться у себя на ночь.