* * *

Когда в 2009 году я прошел по Аппалачской тропе и вернулся в Нью-Йорк, мои кости еще долго ощущали отголоски длительного похода. Сложные механизмы моих ног – плюсны и фаланги, связки и сухожилия, мышцы, артерии и вены – ныли целый месяц. По утрам я вставал с кровати и ковылял в ванную шаркающими старческими шагами.

Пеший поход – это метаморфоза: за пять месяцев я получил новое имя, новое тело, новый список приоритетов. К концу тропы я стал подтянутым и научился мыслить ясно, как дикий зверь. Но дома за несколько месяцев постепенно вернулся к себе прежнему. Первым делом я сбрил всклокоченную, как у Мэнсона, бороду, которая пугала незнакомцев, а затем, несколько недель спустя, подстригся. Сброшенный вес вернулся ко мне слой за слоем, словно меня неоднократно окунули в парафин. Я снова жил в коробке, полной всяческих вещей, и целыми днями смотрел в светящиеся экраны. Путь наименьшего сопротивления неумолимо тянул меня назад – в старую колею. Как отметил архитектор Нил Лич, «город меняет жителей не меньше, чем жители меняют город».

Я часто вспоминал старое стихотворение, которое однажды прочитал. Его написал отшельник Ханьшань, который жил в горах в древнем Китае.

Ханьшань родился и вырос в большом городе. Его готовили к жизни придворного дипломата, но в тридцать лет он покинул дом и прошел полторы тысячи километров на восток, к пещере на склоне Холодной горы, где прожил до самой смерти, сочиняя стихи и «бродя на свободе». Обосновавшись там, он взял себе имя горы: Хань-шань – это прозвище, которое в переводе значит «Холодная гора». Ему не нужно было многое: его подушкой стал «валун», а одеялом – «синее небо». Он писал, что хочет, чтобы новая жизнь позволила ему лечь в холодный и чистый ручей, чтобы промыть себе уши.

Впоследствии Ханьшань стал одним из самых любимых поэтов Китая и героем бродяг и скитальцев со всего мира. В его стихах часто противопоставляются дороги городской жизни, от которых он бежал, и узкие горные тропы, к которым он стремился. Буддисты и последователи даосизма давно использовали метафору пути при описании своей философии, но дао и дхарма представали широкими дорогами, где найдется место каждому. Ханьшань отошел от этой традиции: он считал, что образ жизни может стать слишком типичным, а тропа – оказаться слишком людной или нахоженной. Он призывал читателей «свернуть с пыльной колеи», чтобы найти «тропинки с едва примятой травой». Тысячу лет спустя на другом краю света Торо установил такую же метафорическую связь: «Поверхность земли мягка и легко принимает отпечатки человеческих ног; так обстоит и с путями, которыми движется человеческий ум. Как же разъезжены и пыльны должны быть столбовые дороги мира – как глубоки на них колеи традиций и привычных условностей!»[24]

Я понял, что оба мыслителя описывали феномен прокладки троп, знакомый всем живым существам: одна гусеница находит новый лист, и десять других ползут вслед за ней. Когда появляется одиннадцатая, от листа остается один скелет, поэтому голодная гусеница ползет дальше в другом направлении. Тот же принцип применим к муравьям-фуражирам и скоту на пастбищах, к модным поветриям и рынкам акций, к загруженным дорогам и исхоженным тропам. Отправившись в «дикую тьму» Тяньтайских гор, Ханьшань нашел место, свободное от удушающих условностей, где он смог вести приятную простую жизнь.

В годы после похода я стал понимать, что Аппалачская тропа стала моей Холодной горой – диким местом, где царили простота и свобода, но почти не было ни жестокости, ни алчности. Там передо мной стояла четкая цель, и ничто меня от нее не отвлекало. Однако, в отличие от Ханьшаня, я вернулся в большой город. И другая жизнь с тех пор преследовала меня.

* * *

Я решил, что вполне возможно прожить целую жизнь, просто шагая вперед. Жизнь на тропе становится все дешевле, и некоторые профессиональные хайкеры годами и десятилетиями живут на скромные сбережения и доходы от сезонного труда. Эти странники напоминают мне нищенствующих монахов, которые преодолели общественную силу притяжения, чтобы жить простой жизнью под открытым небом.

Годами я натыкался на одно и то же имя, которое порой встречал в самых необычных местах. Этот человек был примером вечного хайкера – а может, даже эталоном вечного хайкера. Он называл себя Нимблвильским Кочевником. Говорят, что в 1998 году по окончании своего первого похода по Международной Аппалачской тропе Кочевник раздал все деньги и стал почти на постоянной основе ходить по длинным тропам. Он гордо называл себя «хайкерским отребьем» – современной версией классического бродяги. Как я слышал, он зимовал в своем пикапе, ночуя на парковках магазинов Walmart и национальных парков. С наступлением тепла он отправлялся в пеший путь.

Рассказы о его странствиях приобрели мифический характер. Не раз я слышал, что Кочевник решил удалить себе все десять ногтей на ногах, чтобы избежать инфекций. Он славился своим минимализмом и, как утверждалось, никогда не носил в рюкзаке больше пяти килограммов вещей. Шутили даже, что его походная кухня состояла из погнутой ложки и зажигалки. Чтобы не носить с собой продукты, он при любой возможности питался в дешевых придорожных забегаловках и на заправках.

Такой стиль хайкинга не всем по душе. По мнению Ламара Маршалла, который встречался с Кочевником в 2001 году, стремление каждый день преодолевать марафонские дистанции, чтобы к вечеру добраться до ресторана, «противоречит чертовой сути пребывания в лесу». Но казалось, что Кочевник давно вышел за пределы леса. Меня восхищал его отказ уважать границы, возведенные нами между миром людей и природы. Каждый день он каким-то образом прокладывал изящную тропу по многокамерному сердцу исполина – бродил по постиндустриальным далям, от леса к лесу, от фритюрницы к фритюрнице, как он сам выражался, «в отчаянном поиске гармонии».

За пятнадцать лет он прошел около 34 тысяч миль. Сначала он завоевал «Тройную корону»: прошел Аппалачскую тропу, Тихоокеанскую тропу и тропу Континентальный рубеж. Затем он прошел одиннадцать национальных живописных троп и получил неуклюже названную «Корону одиннадцати» в 2013 году. Он завершил этот поход на вершине горы Монаднок, где его поздравили Дик Андерсон и многие другие друзья. Довольный и торжествующий, на пороге семьдесят пятого дня рождения он поклялся повесить ботинки на гвоздь. Следующей весной он вернулся. Он объявил, что собирается пройти по сложнейшей дороге из Нью-Мексико до Флориды, чтобы завершить маршрут, который сам назвал Большой американской петлей и который связывал четыре самых дальних уголка континентальной части США. Он сказал, что этот отрезок пути станет его последним длинным пешим походом.