Нужно было торопиться. Он поговорил с Омбони. Они разработали стратегию. Действовали быстро.

Прежде чем отправиться в Метанополи, он снова попытался позвонить домой. Все тот же длинный сигнал, Маура не подходила. Возможно, она не хочет ни с кем говорить. Монторси остался стоять, глядя на телефон и думая о Мауре — без любви и без беспокойства.

Власть тоже имеет свое отражение в Сатане. Вершина мечтаний о власти: Ребенок, который восседает на земном шаре со скипетром в руках.

Элемире Дзолла. «Что такое традиция»

Перелет произвел на него отвратительное впечатление. Сиденья были плотно сдвинуты, и Лопес вынужден был упираться посиневшими коленями в спинку находящегося перед ним кресла, и когда самолет взлетал, боль была почти раздирающей.

Он постарался заснуть, но у него не вышло. Он слушал с закрытыми глазами, как бьется сердце: перед глазами кружились лица, он мучился вопросом: что он будет делать в Брюсселе? Он не знал, как действовать. Он отказался от мысли искать поддержки Сантовито, который, вместо того чтобы снабдить контактами, отзовет его обратно в Милан ради координации планов обеспечения безопасности в преддверии Черноббио.

На полпути у него началась нервная дрожь. Это был риск: невероятная операция. Возможно, человек из «мерседеса» уже избавился от ребенка, возможно, он далеко от Брюсселя. Это не тот случай, когда нужно информировать о расследовании бельгийские власти. Предпочтительно, чтоб они оставались в полном неведении. Он уже решился отправиться в самое сердце «политического уровня»: еще выше тех этажей, с которых оказывали давление на Сантовито и на Серро в Париже. Он готов был броситься в пучину, бурную, но неподвижную на поверхности. И не знал, как и что он будет делать.

Он поел в аэропорту, в «Макдоналдсе». Мясо было отвратительное, воняло мочой. Рис в холодном салате из круглой пластиковой упаковки с запотевшими стенками пах мылом. Он потерял полчаса, стоя в очереди. Писсуары были загажены, ему пришлось ждать, пока освободятся закрытые кабинки. Запах дезинфицирующих веществ был невыносимым и вызывал смутное болезненное отупение. Спертый воздух в аэропорту — через огромную стеклянную стену, выходящую на летное поле, он увидел, как тяжело поднимается в небо белый грузовой самолет, казалось, он накренился, и у других, наблюдавших за взлетной полосой, создалось то же впечатление: раздался возглас удивления.

Лопес нервно вглядывался в лица, внимательно, как при галлюцинации. Неужели надеется различить в толпе лицо человека из «мерседеса»? Ему не удалось даже улыбнуться про себя. Пошел в обменный пункт. Поменял деньги. Выбрался из здания через боковой выход, но ему не удавалось дышать полной грудью: в окрестностях Брюсселя воздух, пропитанный выхлопами самолетов, клубился вокруг аэропорта, цемент обжигал, несмотря на то, что солнце светило печально и по-зимнему.

Он взял такси. Адрес: Европарламент.

Таксист говорил по-французски и, к счастью, не имел желания задавать вопросы. Брюссель Лопесу не нравился. Низкие дома, сумрачные готические церкви, сумбурные современные скульптуры, желтоватые каналы, многолюдные площади. В какой-то момент таксист указал ему на композицию из металлических сфер, шлифованных, огромных, поддерживаемых и соединенных между собой подпорками из того же сплава, и сказал:

— C'est l'Atomium, Monsieur.[19]

«Атомиум»: должно быть, речь идет о современном памятнике лучшей доле. Лопес провел тыльной стороной ладони по сухим губам, и таксист больше ничего не говорил.

Он вышел на улице Бельяр. Между деревьев высились приземистые очертания павильонов. Это был Европарламент.

Улица была пустынна, не считая входа в здание. Много международных автобусов. Лопес стоял неподвижно, наблюдая за местом, где стояли автобусы; шоферов не было видно на парковке. Вдоль улицы по бокам — заросшие кустарником газоны. Он осмотрел участок возле двух пустых автобусов. Пролез между кустов. Достал пистолет. Сложил страницы досье на Карла М. и сунул револьвер в середину. Нащупал у основания кустов ямку. Положил туда сверток. Оборвал несколько веток с кустов вокруг, все так же пригнувшись. Мимо никто не проходил. Вокруг забора Европарламента, на противоположной стороне улицы, не было телекамер. Следовательно, автобусы загораживали его.

Спрятав пистолет, который обнаружил бы детектор на входе, он встал.

И направился к подъезду для посетителей.

Слева — яйцевидной формы павильон, увенчанный продолговатой вертикальной аркой. Он прочел надпись: «Batiment Spaak».[20]Справа — большего размера здание с более четкой архитектурой, соединенное с павильоном Шпаак посредством коридора. «Batiment Spinelli».[21]

Он выбрал итальянское название. Направился в приемную.

Спросил Карла М., ему предложили подождать, если у него назначена встреча, — и он ответил, что пришел, чтобы договориться о встрече. Огромные круговые лестницы поднимались по спирали, громоздясь вокруг щупальцевидного вытянутого тела — причудливой скульптуры, возвышающейся в центре павильона, как инородная опухоль. Стеклянные стены изнутри выглядели одним гигантским окном. Снаружи они показались ему миллионом окошек, из которых можно высунуться, бросить миллион разнообразных взглядов на город. Внутри был скорее единый взгляд, однородный, слегка тиранический. Изнутри деревья казались сгустками пыли, отфильтрованными затемненным стеклом. Это была вселенская выставка безымянных тел в движении, из поднимающихся и опускающихся лифтов выгружались одинокие небрежно одетые молчаливые мужчины, элегантные женщины, пространство то и дело пересекали группы посетителей, взгляд которых терялся в воздухе, в направлении огромной спиральной лестницы.

Карл М., как сообщил ему секретарь, находится в своем кабинете. У него попросили дополнительный документ. Он оставил на входе паспорт, принялся искать европейские права, не хотел оставлять им удостоверение личности, где указана его профессия. Кабинет Карла М. находился на третьем этаже. Лопес смешался с группой испанских туристов, медленно поднялся по лестнице, ему пришлось посторониться, чтобы пропустить чиновников и служащих, которые, казалось, наизусть знают все маршруты внутри этого широкого, наполненного воздухом пространства.

Никаких трудностей не возникло. Длинный коридор повторял полукруглое движение фасада. Он прочел имена на табличках. Карл М. обосновался в пятидесяти метрах от лестницы. Лопес постучал в дверь.

Его пригласили войти.

Карл М.: меньше ростом, чем Лопес ожидал. Энергичный. Нервный. Шустрый. Он спросил, по какому поводу Лопес попросил о встрече. Карл М. понимал по-итальянски. Но отвечал по-английски. Лопес сказал, что ему необходимо ознакомиться с продвижением законопроекта о налоговых льготах для религиозных организаций. Он назвался представителем итальянского CICAP, Комитета проверки паранормальных способностей, интересующимся также ситуацией с сектами. Карл М. слушал, кивал и не понимал, кроются ли за словами Лопеса нападки или благожелательный интерес. Лопес сказал, что CICAP заинтересован в возможности выступить гарантом по поводу списка организаций, которым следует снизить налоговое бремя, ввиду вероятности принятия законопроекта. Карл М. кивал в знак согласия. Он ожидал подобного посещения от контрольных органов. Сказал, что содержание закона — все еще предмет дискуссии, встал, открыл шкаф — он все говорил и говорил по-английски, очень быстро, и это раздражало Лопеса, — вынул из шкафа папку с документами, спросил, не желает ли Лопес сделать ксерокопию поправок, выдвинутых двумя немецкими парламентариями, которые будут добавлены к законопроекту. Лопес воскликнул: «Фантастика!», и Карл М. позвонил секретарше, попросил по-французски сделать ксерокопию. Две минуты — и секретарша постучала в дверь, забрала папку, оставила мужчин одних. Карл М. открыл электронный ежедневник, попросил у Лопеса координаты: телефоны, е-мейлы, адреса. Лопес импровизировал. Все время глядел на ежедневник. Секретарша вернулась с ксерокопиями. Карл М. просмотрел папку, вынул несколько страниц и вручил остальное Лопесу. Они попрощались, пожав друг другу руки, и Лопес пообещал связаться с Карлом М. в течение ближайших дней.