Речь идет о еще одной сквозной теме: дихотомии души и тела. Традиционная трехступенчатая конструкция — тело-душа-дух, которая в это же время (в 1919 году) вдохновила Гумилёва на один из его шедевров («Душа и тело»), Ходасевичу чужда. У него душа сливается либо с телесной, либо — чаще — с духовной субстанцией, отождествляется с ней, вместе образуя «чудесное, божеское начало», иной уровень личности человека. Она временами выходит — и вскоре совсем выйдет — куда-то в неизведанное пространство, явно не похожее на «угрюмый берег» из давнего стихотворения. Про это пространство мы ничего не знаем. Даже монета, оставленная во рту покойника в Уплату Харону, останется, «как солнце малое, как след души моей», здесь, на земле, в этом мире, величественном в своих внезапно открывающихся взору безднах — и все-таки несовершенном, бедном в сравнении с прекрасной неизвестностью инобытия.

Ходасевич считал книгу «Путем зерна» готовой еще весной 1918 года, но обстоятельства не позволили ему тогда выпустить этот сборник. Наконец, в январе 1920-го владелец издательства «Творчество» Соломон Абрамов получил заказ на книгу от Госиздата. Государство действительно выкупило весь восемнадцатитысячный тираж, который покоился мертвым грузом на каком-то складе. В 1921 году, уже в дни нэпа, в Петрограде, в издательстве «Мысль», книга была переиздана разумным для тех времен тиражом в 800 экземпляров — и быстро разошлась. Тогда Абрамов выкупил обратно тысячу экземпляров первого издания и пустил их в продажу. Остальные 17 тысяч так, вероятно, и сгнили, в духе самых злых анекдотов о социалистической экономике.

Состав книг и порядок, в котором идут стихи, немного различаются: в первое издание вошло 34 стихотворения, второе включает еще четыре, в том числе «Дом». В обоих изданиях книга посвящена памяти Самуила Киссина. Дух мертвого друга тайно присутствовал в третьем сборнике Ходасевича: стихотворение про рыбака, пытающегося поймать на звездную наживку солнце, — попросту точное рифмованное переложение прозаической сказки Муни. Но в итоговое «Собрание» 1927 года и стихотворение это, и посвящение не попали.

6

Тем временем в ноябре 1919 года Ходасевич получает новую должность — начальника Московского отделения Российской книжной палаты.

Функции этого учреждения к тому времени претерпели изменения. В 1918-м и в начале 1919 года Книжная палата ведала выдачей «нарядов» (ордеров) на бумагу и типографские работы. Поскольку и то и другое было жестко лимитировано, наряды выдавались лишь лояльным издателям. Следовательно, Палата играла роль цензуры; она и находилась первоначально в помещении бывшего цензурного ведомства. Однако к середине 1919 года эта часть обязанностей была с Палаты снята. С этого времени Книжная палата занималась исключительно тем, чем занимается и сейчас: регистрацией печатных изданий и рассылкой обязательных экземпляров по основным государственным библиотекам.

Предшественником Ходасевича в этой должности был Брюсов. Формально тот подал в отставку из-за необходимости добираться на службу с 1-й Мещанской до Девичьего Поля, куда Книжная палата переехала. Впрочем, у Брюсова, немолодого и больного, было с полдюжины других должностей. К концу 1919-го он был, в частности, председателем президиума Всероссийского союза поэтов и начальником литературного подотдела отдела художественного образования Наркомпроса, так называемого ЛИТО. Служил он не только «по ученой части»: Маяковский в «Прозаседавшихся» (1922) сатирически упоминал «объединение ТЕО и ГУКОНа»; но жизнь опередила шутку: годом раньше Брюсов, не покидая должности начальника, правда, не ТЕО, а ЛИТО, занял видный пост в Главном управлении коннозаводства и коневодства (ГУКОНе). Валерий Яковлевич был истов во всем, не только в литературе: некогда в качестве домовладельца он, невзирая на насмешки собратьев по перу, самолично инспектировал в своих домах работу ватерклозетов. Теперь он с тем же усердием охранял «интересы вверенных ему учреждений» (именно эту формулировку Брюсов использовал в разговоре с Ходасевичем, когда между ЛИТО и Союзом писателей возник спор из-за бывшей библиотеки Литературно-художественного кружка). Весной 1919-го Валерий Яковлевич сделал решительный шаг, вступив в РКП(б). Таким образом, из беспартийного «спеца» он превратился в «товарища», в полноценного советского чиновника. Некогда неудачно баллотировавшийся в Московскую городскую думу, Брюсов наконец осуществил эту мечту, став депутатом Моссовета.

Ходасевич в письме Садовскому в Нижний Новгород от 24 марта 1919 года так характеризовал эту эволюцию своего былого учителя:

«Валерий записался в партию коммунистов, ибо это весьма своевременно. Ведь при Николае II — он был монархистом. Бальмонт аттестует его кратко и выразительно: подлец. Это неверно: он не подлец, а первый ученик. Впрочем, у нас в гимназии таких били без различия оттенков»[402].

Однако в глазах Садовского поведение Ходасевича мало отличалось от поведения «первого ученика»: «Я посылал ему приглашение участвовать в журнале „Москва“, в одном из последних частных периодических изданий. Садовский ответил отказом, сообщая, что дал зарок не печатать ни строчки, пока не сгинут большевики. На мои возражения он прислал новое письмо, в котором называл меня большевиком и заявлял, что прекращает всякие отношения со мною и Гершензоном. Писал, что ему нет дела до брюсовского большевизма: на то Брюсов — демон; нет дела до Белого: на то Белый — ангел, а вот как не стыдно нам с Гершензоном, людям?»[403]

Ответом Ходасевича стало цитировавшееся выше письмо про «диктатуру бельэтажа». Переписка прервалась на полгода, а когда в начале 1920 года возобновилась по инициативе Садовского, Ходасевич так уточнил свою позицию:

«Быть большевиком не плохо и не стыдно. Говорю прямо: многое в большевизме мне глубоко по сердцу. Но Вы знаете, что раньше я большевиком не был, да и ни к какой политической партии не принадлежал. Как же Вы могли предположить, что я, не разделявший гонений и преследований, некогда выпавших на долю большевиков, — могу примазаться к ним теперь, когда это не только безопасно, но иногда, увы, даже выгодно? Неужели Вы не предполагали, что говоря Вам о сочувствии большевизму, я никогда не скажу этого ни одному из власть имущих. Ведь это было бы лакейство, и я полагаю, что Вы не сочтете меня на это способным»[404].

Тем не менее «власть имущие» видели в Ходасевиче сочувствующего или, по крайней мере, искренне лояльного человека. Иначе назначение на какую-никакую руководящую и ответственную работу было бы невозможно.