Если не вкалывали под открытым небом, то выполняли домашнюю работу под крышей. Даже отдых у них был весьма своеобразный: Клавдия перебирала шерсть, пряла, лущила горох, штопала, шила – в общем, руки её покоя не знали. Прон тачал или латал обувь, поправлял инструменты,  мастерил что-то новое  или чинил старое.

И это – в наше время, когда нет никакой необходимости самому шить сапоги!

Но отшельники предпочитали есть и носить только то, что выращено, добыто, изготовлено собственными руками. Ненормальные! Самое поразительное, им такая жизнь нравилась, переезжать к цивилизации никто не собирался, а если, по нужде  родичей, выбирался в город, то потом долго плевался и бранился, вспоминая городские порядки, воздух, еду.

Но детей отшельники учили в городах, что никак не вязалось у Людмилы в голове.

- Ребенок растет, видит, как живут родители, помогает, участвует в жизни семьи и рода. А потом едет учиться, и видит уже другую жизнь.  Когда молодой волк окончит школу, у него будет выбор – вернуться домой, в тайгу, или искать доли на Большой Земле, - объясняла Клавдия. – Запретный плод всегда кажется самым сладким, только попробовав и сравнив, щенок научится отделять главное от второстепенного.

И, что удивительно, большинство волчат возвращались в тайгу, а те, кто оседал в городе или селился в клане, с сородичами, все, как один, тосковали по таёжной жизни и при каждом удобном случае наведывались в родные избы.

Целый месяц она жила в избушке Прона и Клавдии, училась  топить печь, носить воду, готовить, копать, грести, шить, стирать.  Это было невыносимо! Сначала Людмила была уверена, что  это на неделю, не больше, а потом волки одумаются и заберут её отсюда. Или отшельникам надоест нянчиться с ничего не умеющей делать городской волчицей. Наивная…  Нянчиться с ней никто и не собирался. В первые полчаса, как они прибыли, Прон выдал ей ведра и отправил на речку за водой. Она утопила одно ведро, второе принесла наполовину пустое, и, отхватив веревкой по спине, резво помчалась доставать потерю, а потом полную кадушку натаскала, на адреналине,  всего за час. Но отдохнуть ей не дали, хотя она еле на ногах держалась, ещё и коленки  ободрала, когда, зацепившись за корень сосны, упала на взгорке. Вместо отдыха ей всучили картошку. Чистить. Будто бы, она умела это делать! Как результат – сразу порезалась и бросила нож и овощи. Оказалось – это должен был быть её ужин, но раз она бросила, то осталась без еды.

Ночь она проворочалась на узком топчане. Утро радости не принесло. Прежде чем позавтракать, ей пришлось дочистить то, что бросила вчера, причем, уже ошкуренные клубни пропали – она не залила их водой. Откуда ей было знать??! А потом её ждал квест «разожги печь».  Щепки, почему-то, никак не разгорались, а дым упорно лез в дверцу. Потом оказалось, что она не открыла вьюшку…

Поесть несчастная смогла только на следующий день во второй половине дня, когда, под её  слезы и причитания, со сто десятой попытки дрова разгорелись. Картошка наполовину пригорела, а частично осталась сыроватой, но Людмила проглотила её всю, до крошки.  Между попытками приготовить себе еду, ей пришлось чистить птичник, опять таскать воду, помогать Клавдии со стиркой и Луна знает, сколько всего ещё  переделать. За трое суток её руки покрылись цыпками, кожа шелушилась и покраснела, к порезам и царапинам добавилась коллекция разнообразных мозолей.

Хотелось лечь и умереть.

- У тебя, девка, зверь заперт, поэтому ты спокойно можешь ходить за нашей скотиной, - на четвертый день выдал Прон. – Так-то, приходится нанимать человечек из села, живут по неделе, чистят стайки, кормят, доят, а теперь этим ты заведовать станешь, чужие нам без надобности.

Людмила открыла рот, чтобы повторить  самую употребляемую ею фразу за последние три дня – «я не умею!» - но под тяжелым взглядом Прона сникла.

Милочку заперли, она её даже не ощущала. Зато в полной мере ощущала энергетику Прона. Волк давил на неё морально, возражать или ослушаться – если только она  решит покончить  с жизнью. Сопротивляться этому оборотню было невозможно, она попробовала один раз, потом, когда перестала визжать от боли, выворачивающей всё её тело, чуть не ползком бросилась выполнять приказ.

Эти дикари, оказалось, сохранили умение воздействовать на сородичей.  Не все – самые сильные самцы и только в исключительном случае. Если что-то могло заставить Людмилу  беспрекословному подчинению, то только такая демонстрация. Да её  за всю жизнь никто ни пальцем, ни клыком не тронул, а тут…  Пожаловаться некому, защитить некому. Вывод она сделала моментально – хочешь жить – слушайся.

- Скотина у нас на заимке, совсем рядом, если идти мимо ельника на восток – в трех километрах, - продолжал говорить Прон. – Там изба, поменьше, чем эта, но тебе одной хватит. Изба, значит, стайки, где коровы, дровяник, большой сенник, погреб и лабаз для продуктов. Твое дело –  доить, выгонять и загонять коров, следить, чтоб их медведь не прибрал, бить масло, делать творог, сметану. Чистить стайки, тоже, твоя обязанность. Сроку тебе – до конца месяца. Учись, Клава покажет, как и что, доить Алевтина научит, когда переедешь на заимку, она на день задержится ради этого, я её предупредил, что ты корову только в виде мяса в тарелке видела, а молоко думаешь, коровы сами по бутылкам разливают и в магазин относят.

Людмила мысленно фыркнула – когда она у брата жила, то за молоком прислуга ходила, а Людмила его даже не наливала себе – это была обязанность поварих.  Приготовить, накрыть на стол, налить, нарезать. Эх, вот же жизнь была, почему она этого не ценила, так рисковала. И ради кого? Волка, который на неё и смотреть не хотел.

   Если Люда думала, что на время учебы Прон отстранит её от другой работы, кроме топки печи и готовки, она сильно ошибалась. Никаких поблажек и послаблений! Чтобы поесть, ей приходилось самой себе готовить и, так как навыков не было, питалась женщина то полусырым, то пригорелым, еда была то пресная, то пересоленная. А еще, чтобы сварить что-то, Люде надо было  сначала принести дров, наколоть щепы, растопить печь, сходить за водой.

Она могла бы питаться с отшельниками, но Прон решил, что голод – лучший учитель, поэтому Клавдии было запрещено кормить новенькую. Позволялось учить готовить, а есть она должна была то, что сама настряпает, но к концу месяца альфа разрешил ей брать домашние соленья и мясо, добытое им на охоте. К этому моменту она уже довольно уверенно топила печь и готовила немудреные супы и каши. Даже хлеб у неё уже почти получался.

А какой он, оказывается вкусный, когда ещё теплый! Если ты сам вымесил тесто, пока оно поднималось, намахался лопатой, помогая выкопать картофель, потом, проверив, хорошо ли прогорели дрова, сдвигал угли, сажал хлебы и ждал, когда сытый дух пойдет по избе. Еще горячий каравай, не утерпев, ломал пополам, отхватив горбушку, и ел её просто с солью и растительным маслом. Не было ничего вкуснее на свете!

- Раз в три дня буду приезжать, забирать молоко, масло, - монотонно объяснял Прон, - привозить картошку, муку и соленья, если подъешь то, что привезли раньше.

Людмила, молча, слушала – её согласия или мнения никто не спрашивал.