Он остановился, передернувшись. Само слово «мотылек», так нежно проворкованное им в ночи, перепорхнуло на щеку Вив.

— Знаю, — прошептала она в ответ. — Тут сейчас бражников полно. Они и меня пугают до смерти по ночам. — Она вела его за руку по тропинке. — Все потому, что они белые, — продолжала она. — В этом-то самый ужас. Я знаю, что они белые, понимаешь? Но кажутся — черными…

— Вот-вот! — Ли тоже перешел на шепот. — Именно.

— Хэнк надо мной подтрунивает, но они по правде иногда пугают меня до одури. Брр! А знаешь, что еще? — Она еще пуще понизила голос. — Ты когда-нибудь разглядывал их вблизи? У них на спинке рисунок — я не шучу ни капельки, — черепушка.

Они оба содрогнулись, будто дети, успешно нагнавшие на себя страху.

Дорога пошла в подъем, и впереди послышались тяжкое дыхание и брань старика, сражавшегося за точку опоры для скользкой подошвы своей гипсовой ноги.

— Поможем ему? — предложил Ли.

— Ни-ни! Лучше не стоит. Он и сам справится.

— Ты уверена? Ему точно помощь не нужна? А то впечатление такое, что ему там несладко…

— Ни-ни. Ты же видел его, тогда, с Хэнком и с этой курткой. Пусть сам справляется. Для того он с нами и увязался.

— Чтобы самому справиться?

— Именно. Сделать, что задумал. Без посторонней помощи. Как и ты, когда в одиночку отправился через реку на лодке.

Ли был впечатлен.

— Мадам, — вымолвил он, задыхаясь, — не могу сказать за… среднюю возрастную группу, но за себя скажу, что вы более чем… компетентны в душевных потребностях увечных старцев и перепуганных маленьких мальчиков.

— Почему ты всегда себя считаешь обузой или маленьким мальчиком?

— Не совсем так. Я был обузой, когда только приехал. Сейчас вроде уже нет. Но маленький мальчик — по-прежнему. Как ты — маленькая девочка.

Вдалеке лаяли собаки.

— Я уже давно не маленькая девочка, — просто возразила Вив, и Ли пожалел, что дал выход своему юмору.

На вершине холма перед трехстенной бревенчатой хижиной, потрескивая, разгорался костер. Рюкзак, что Хэнк повесил на шест, источал восхитительный запах тунца и сэндвичей — и крупный енот, встав на задние лапы, тянул черные передние к вожделенной снеди, а его тень лениво покачивалась на задней стене хижины. Когда в свете костра появился Генри, зверь негодующе возопил, требуя от незваного гостя объяснений касательно целей визита. И опустился на все четыре.

— А тебе что, закон не писан? — сурово вопросил Генри. Енот стоял перед ним, явно возмущенный вторжением. — Разве не знаешь, что по закону ты должен сейчас находиться в низине и развлекать наших собачек пробежкой, а вовсе не тырить наши припасы. Что, не знал?

Енот и понятия не имел о своих должностных обязанностях. Он заскреб грязь когтями, делая вид, будто охотится на мнимого жука.

— Вот ведь! Гляньте, ребята! Плевать он на нас хотел. Он и разговаривать не желает с какими-то лишенцами, которые его от дела отвлекают!

Зверь еще порылся в грязи, потом, уразумев, что намеков эта назойливая троица не понимает, распушил хвост, выгнул спину и сделал угрожающий выпад в адрес Генри. Тот расхохотался и носком башмака швырнул песок зверьку в морду. Енот сердито зафырчал.

— Ты что, свихнулся, а? В чем проблема? Может, нам уйти, чтоб не мешать тебе еду нашу лямзить? — Генри снова расхохотался и метнул еще один заряд песка. Что было уже чересчур для этого аристократа среди енотов. Пружинисто оттолкнувшись, он прянул на старика и, набросившись, обхватил гипсовую ногу всеми четырьмя лапами, будто желая сокрушить врага в зверских объятиях. Генри заорал и принялся охаживать драчуна шляпой. Енот раз-другой попробовал гипс на зуб, затем сдался и умчался во тьму, спесиво фыркая и голося в праведном гневе.

— Ё-мое! — Генри наклонился, изучая царапины на гипсе. — Вы видали? Готов спорить, этот ниггер теперь понарасказывает дружкам немало интересного о том, из чего сделаны двуногие. — Он отрывисто кивнул: — Ли, мальчик мой, думаю, нам лучше запалить костер поярче.

— Чтоб оградить себя от последующих нападений? — уточнил Ли.

— Чертовски верно. С этого психа станется притащить сюда целую шайку всяких отморозков. Мы в смертельной опасности.

Вив взяла его за руку:

— Что-то, папа, то один зверь пристает к твоей ноге, то другой…

— Ладно уж! Вы, сопляки, все нарываетесь, да? Посмотрим, как вы тут управитесь.

Вив нашла воду в сорокалитровой молочной фляге и принялась варить кофе, а Генри с Ли вытащили из хижины два холщовых мешка, набитых резиновыми утками-манками, и положили их у костра. Поставив котелок на угли, Вив отыскала свой пластиковый пакет и расстелила его на земле. Села, облокотившись на мешок, на котором сидел Ли. Пока они были заняты приготовлениями, никто не проронил ни слова, теперь же Генри, зарядив рот табаком, смачно почесался, подался вперед, вслушиваясь в собачий лай, и прочистил горло, будто спортивный комментатор перед матчем.

— Так-так, слыхали? — Отсвет костра выхватывал из темноты красно-кедровый рельеф его лица, казавшийся то выпуклым барельефом, то резным контррельефом. По ходу комментариев он нервно оглаживал рукой свои длинные белые космы. — Я не о тех недоносках, которые там, поодаль, но вот… слушайте… это ж старушка Молли рапортует! Слышите?

Вив все глубже зарывалась в упругую мякоть мешка, устраиваясь поудобнее в предвкушении неизбежной ораторики Генри. Когда же она прекратила ерзать, то обнаружила у самой своей шеи чью-то руку, затаившуюся под покровом ее волос.

— Ого! Слушайте! Нет, Молли говорит — не лисица. И не енот… Не знаю за остальных спиногрызов, но можете пометить в своих блокнотах, что старушка Молли так не докладывает ни о лисице, ни о еноте. Ни об олене — за оленем она ни в жисть не погонится. Ага… ага! Ах ты, так тебя растак! — Внезапно преисполнившись восторгом, Генри хлопает мозолистой ладонью по гипсу. — Она утверждает, что это медведь! — и ткнув в костер клюкой, взметает салют искр. — Черт побери… медведь!

Он подается вперед, его зеленые глаза горят во тьме над костром. Под ними, на западе, ниже по реке, повизгивая мчится стая собак; а с другой стороны, со стороны горного хребта, доносится четкий, размеренный, членораздельный лай. Каждая собачья фраза начинается глухим ворчанием — и взрывается нотой высокой, пронзительной и чистой, будто голос серебряного рожка.

— И она совсем одна, Молли, совсем. Другие псины небось увязались за старым Дядькой. Они, другие псины, обычно идут за Молли, а не за Дядькой, но когда светит встреча с медведем — нетушки. А Дядька — он больше не горит желанием якшаться с медведями, связался уж с одним таким о прошлом годе, глаз потерял. И он, значит, говорит: «Молли, хочешь медведя — он весь твой!» — Генри рассмеялся и снова хлопнул по гипсу. — Но послушай, парень, что творится там, на болоте… — Он ткнул Ли клюкой в бок. — Вся эта свора — слышишь, как они скулят-визжат? Какую шумиху подняли, а? Да кого они дурят-то? Ий-хи! О, они знают, все-то они знают, будь я проклят. И не говори мне, что не знают. Они пошли с Дядькой — за лисицей, скорее всего. Но ты послушай, каково им. Послушай, с какой песней они идут за этой лисицей, когда Молли одна-одинешенька гонит медведя…