— Что ж, как мы больше всего и боялись, лис-таки наконец прорвался. Мы были уж в самом конце каньона, когда услышали, что собачки повернули и понеслись обратно к ферме. Ну, развернулись, поехали за ними. Бен за рулем уж совсем упрел от этих танцев с лисицей. Мы знали, что там дальше, за фермой, что в горловине каньона, тьма речек и проселков. Легко заблудиться можно — неделю напролет этого лиса гонять. Поэтому, подъехав к ферме, захотели уточнить, как наши дела. И вот подкатили к изгороди, а тот старикан фермер на своем сторожевом посту, провожает взглядом эту великую погоню, а собачки с шумом и пылью к горизонту чешут. — Ой, почему бы ему не оставить меня в покое?.. — И вот Бен соскакивает на землю и орет этому фермеру: «Скажи, они ведь только-только тут промчались, ага?» И фермер отвечает: «А то как же!» И Бен запрыгивает обратно в пикап, чтобы двинуть дальше, но тут Хэнк — а он сзади сидел, я так думаю, сзади, а тот парень, с которым мы поспорили, в кабине, со мной и с Беном, — и вот Хэнк просит подождать и кричит: «А моя собака с ними? Голубая?» И тот фермер этак странновато ухмыльнулся и отвечает: «Молодая сука? Да уж, она впереди всех бежала, само собой!» Тут уж и другой парень завелся, которому двадцатку терять ну никак не хочется. И тоже спрашивает: «А мой уокер на каком месте в забеге?» А фермер этак сочувственно кивает и говорит: «На вполне почетном. Твой пес шел третьим, почти что ноздря в ноздрю с лисом!» С лисом! Йи-хо-хо… — Старик откинулся назад и ударил палкой по угольям. — Йи-хо-хо… ноздря в ноздрю с драным лисом, понимаете? Бен был прав: и кобели, и лис, и все прочие зверюги, забыв обо всем на свете, гоняли эту маленькую стерву ночь напролет, и ничего не видали, кроме хвоста бедной маленькой сучки! Йи-хо! Бен потом еще несколько месяцев Хэнка дразнил, сулил ему выводок кунхаундов с пышными рыжими хвостами! Ой-ё! Йи-хо-хо!

Старик покачал головой и поднялся, опираясь на клюку. Все еще похохатывая над своим анекдотом, отошел поодаль от костра. Услышав звук его невеликой потребности, справляемой на сухой валежник, Ли снова конспиративно зашептал:

— Понимаешь, Вив? Так было всю мою жизнь. Оно душило меня. Пока вдруг я не увидел, что нет смысла… бороться дальше за глоток воздуха. И не то чтобы я винил его во всех своих бедах, но я почувствовал, что пока я хоть однажды хоть в чем-то не сумею превзойти его, потеснить его хоть где-то — дышать не смогу. И вот тогда-то я решил…

Внезапно Ли оборвал сам себя. Он вдруг заметил, что она даже не слушает его — а может, и прежде не слушала! — но лишь глядит в темноту будто в неком трансе, — в чем дело? Ему и впрямь что-то нужно? Ох, эта собака (Молли открыла пасть, чтоб залаять, но язык прилип к нёбу, и она снова сорвалась со скалы); больше не лает — совсем не слушает! Не слышала ни единого слова! Разгневанный и униженный, он отдернул руку от ее шеи. Он-то думал, что она ободряет его, позволяя его пальцам так далеко проникнуть под ворот ее рубашки… и лишь затем, чтобы выставить его в дураках!

Испуганная резкостью его движения, Вив вопрошающе обернулась. Старый Генри как раз вернулся в круг света.

— Слушайте! Молли, собака эта, заметили? Уж давно не слышу ее голоса. — Не вполне доверяя собственным ушам, он помолчал, давая и им прислушаться. (В лунном свете над скалой показались черные блестящие глаза медведя: он смотрел на собаку с недоумением, чуть ли не с сожалением. Едва не до паники сжигаемая жаждой, она бросилась обратно по гребню, к памятному ей ручью.) Убедившись в том, что они не слышат ничего, чего бы не слышал он сам, Генри умудренным глазом посмотрел вниз по склону и определил: — Тот медведь, он или удрал от нее, или задрал, одно из двух. — Извлек из кармана часы, поднес к свету костра, сделал вид, что разбирает диспозицию стрелок. — Что ж, вы как хотите, а я так думаю — тема закрыта. Я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как всякие дерьмоеды травят маленькую лисичку. Да и по-любому, похоже, они ее почитай что взяли. Пойду-ка я, пожалуй, домой. А вы, детишки, еще посидите, наверно?

— Да, мы еще останемся, — ответил Ли за обоих и добавил: — Дождемся Хэнка с Джо Беном.

— Ну, валяйте. — Он подхватил свою клюку. — Но сейчас небось они уж изрядно отсюда отмахали. Доброй ночи. — И он истаял во тьме, прямой и зыбкий, будто призрак старого дерева, блуждающий по полуночному лесу в поисках своего пня.

Наблюдая исход Генри, Ли нервно теребил свои очки — отлично! Теперь уж можно говорить открыто, без этих киношных шпионских глупостей. Теперь можно просто поговорить… Боже, Генри ушел, теперь мне придется говорить! — и он ждал, пока не затихнут шаги старика.

…Молли то сбегала, то скатывалась с гребня. К тому времени, как она отыскала ручей, ее шкура курилась, язык плавился — ЖАРКО ЖАРКО ЛУНА ЖАРКО а та штука, прицепившаяся к задней лапе, теперь стала большой, как сама лапа. Больше. Больше, чем все ее горящее тело. — Как только топот и ругань старика скрылись в ночной тиши холмов, Вив снова обернулась к Ли, все с той же испуганной непонимающей гримасой, ожидая объяснений его агрессивному отступлению. И уж тем более — объяснений его ласкам. Лицо его непреклонно. Он бросил теребить очки, вытащил прутик из костра и теперь дует на горящий кончик. Его лицо. Пламенеющий уголек скрыт в чашечке его ладоней, но все равно… всякий раз, когда он дует, черты его озаряются, будто изнутри, пламенем куда жарче жалкой искорки на конце веточки… Словно что-то горит внутри, рвется наружу, горит, так отчаянно стремится на свободу.

— Что такое? — Она касается его руки. Он коротко, горько смеется, швыряет прутик обратно в костер.

— Ничего. Прости. За то, как я вел себя. Забудь, что я наговорил. Порой у меня случаются подобные припадки безудержной правдивости. Но, как говаривала Леди Макбет: «Припадки эти коротки»[52]. И не тревожься обо мне. В том не твоя вина.

— Да в чем не моя вина? Ли, что ты пытался мне сказать, пока Генри не ушел? Я не понимаю…

Он оборачивается на ее вопрос, взирает на нее с веселым удивлением, улыбается собственным мыслям.

— Разумеется. О чем же я думал. Конечно, это не твоя вина. (И все же, в свете того, как потом обернулось дело, вина ее была огромна…) Он нежно касается ее щеки, ее шеи, где покоились его пальцы, словно в подтверждение чему-то… — Ты ведь не знала. Да и откуда тебе знать? (…хотя в тот момент я этого не мог и предположить.)

— Не знала чего? — Она понимает, стоило бы разозлиться на него за его слова и за… за другие вещи… Но этот чудовищный испепеляющий голод в его глазах! — Ли, объясни, пожалуйста… — Ничего не объясняй! Оставь меня. Я не могу быть чьим-то Чем-то! — В чем ты начал признаваться?

Ли подошел, сел у костра… Тело Молли рухнуло в до треска холодную воду. Она попыталась напиться, но ее опять вырвало. Наконец она растянулась на животе, оставив над поверхностью лишь глаза и жадно раздувающиеся ноздри. ЖАРКО ЖАРКО ХОЛОДНО холодная луна ЛУНЫ ЖАРКАЯ ЖАРКАЯ ЖАРКАЯ… Он уселся на мешок, лицом к ней, и обеими руками сжал ее ладонь: