– А мне кажется, что он глядит на нас с таким добрым, что ли, умилением, – вмешался Шурик.

– Отчего бы ему не умиляться по-доброму? – не стал спорить Виталик. – Мы же, зайчики такие, отыграли пьесу как надо, не налажали, отсебятины не добавили. К тому же глядит-то он всегда по-доброму, а про себя, может быть, думает: «И как я только умудрился взять на работу такое сборище дятлов?» И ещё ласковее на нас смотрит, а мы только клювами пощёлкиваем.

– Да уж, ты прав. Шурик видит в людях всё хорошее, а ты – всё плохое, – ухмыльнулся Лёва. – Давай уже звони своей Лизхен, а мы пока, как сказано в инструкции, закроем окна и обесточим помещение, чтобы не доставить Цианидушке удовольствия нас штрафануть.

– Фиг ему, а не наши кровные денежки! – поддержал его Шурик. – Кстати, я уже половину помещения закрыл и обесточил!

Собственно, на подобный здоровый протест Константин Петрович и рассчитывал, когда, отчаявшись приглядывать за своими безалаберными коллегами, пообещал с особой жестокостью штрафовать их за несоблюдение изобретённых им правил техники безопасности.

Константина Петровича так давно не приглашали в гости, что он даже немного растерялся: как следует себя вести с Машей и её матушкой? Что принести с собой? Цветы? Бутылку вина? Цветы и бутылку? Коробку конфет? Или ничего не приносить, а заказать доставку цветов с курьером? А деньги? Сколько это всё может стоить? Да ладно деньги, но вдруг так никто уже давно не поступает?

В последний раз Константин Петрович был в гостях ещё в институтские годы. Всей компанией они загрузились в автомобили и поехали на дачу к очень богатому и популярному старшекурснику. Тот легкомысленно пригласил человек сорок, а те, в свою очередь, позвали с собой ещё столько же. Приехали, расположились, выпили слишком много, потому что не все ещё научились рассчитывать свою дозу, парочка автомобилистов, трезвых и злых, разобиделась и уехала, остальные разбежались по комнатам и продолжали веселье. И только Костя Рублёв всю ночь ходил из комнаты в комнату с калькулятором, высчитывая алгоритм, по которому всех гостей можно разместить по оставшимся автомобилям и вывезти с дачи в один заезд. Гости почему-то очень негодовали и выступали решительно против такой заботы. Самое обидное, что Костя высчитал-таки. Вернее, самое обидное – в том, что, высчитав, немедленно улёгся на веранде и уснул. И всё забыл. Под утро его увезли с дачи на первом же автомобиле и больше никогда не приглашали на такие сборища. И вообще никуда не приглашали.

В конечном итоге он остановился на букете и бутылке вина. Выбрал что-то умопомрачительно дорогое, расплатился, стиснув зубы, и решительно зашагал в сторону дома Белогорских.

– Ну вот, я же знала, что он придёт! – радостно возвестила Елена Васильевна, впуская гостя. Она всегда «знала» обо всём. «Я знала, что тебя уволят (обругают в очереди, обманут на рынке, не позовут на свадьбу соседки)» или «Я знала, что ты сдашь этот экзамен на пять (найдёшь затерявшуюся сберкнижку, успеешь на поезд, избежишь неприятностей)». Что бы ни случилось в Машиной жизни, мать знала это заранее. Знала, но почему-то не предупреждала, потому что «Свою голову уже надо на плечах иметь, пора бы в твоём возрасте!».

Нет, она не лукавила – она и в самом деле всегда предвидела и такой вариант развития событий тоже. Просто потому, что очень много думала о дочери и её жизни, прикидывала и так, и этак, и ещё вот то и то, в итоге была готова к любому исходу событий и честно могла сказать: «Я знала». От этого бедная Маша иногда чувствовала, что жизнь её предопределена и предрешена и любой, даже самый широкий шаг в сторону, вперёд или назад ничего не изменит.

– Здравствуйте, – вежливо кивнул Константин Петрович, выставляя вперёд букет и бутылку вина, как бы обороняясь и извиняясь одновременно.

Оказалось, что с непривычки он слишком долго выбирал подарки и немного опоздал. В других семьях этому не придали бы значения, но Маша и её мать уже несколько раз успели обсудить причины, по которым приличные люди не желают приходить в их дом. «Может быть, он недостаточно хорош для тебя и вовремя это сообразил?» – допытывалась Елена Васильевна. Но Маша уверяла, что нет же, нет, он хорош, очень хорош, и вообще он непременно придёт, потому что надёжный, серьёзный, мудрый и взрослый человек.

Если бы этот «надёжный, серьёзный и мудрый» знал, как именно характеризует его любимая ученица, он бы, вероятно, пришел к её дому на час раньше и тихонечко топтался на лестничной площадке пролётом ниже в ожидании назначенного времени. Впрочем, он пообещал себе в следующий раз именно так и поступить – если его, конечно, пригласят опять.

Елена Васильевна оценила букет, оценила вино (идеально, по её словам, оттенявшее вкус горячего) и пригласила всех пройти в столовую. Столовая в обычные дни была просто комнатой, в которой смотрели телевизор, хранили разную роскошную, но нефункциональную мебель и захламляли круглый стол всем, что было жалко выбрасывать и лень приспосабливать к делу. Но перед приходом гостя Елена Васильевна расстаралась. Ей было очень важно, чтобы ужин получился идеальным. Ведь мир любит её, верно? А она любит готовить. Значит, мир должен любить и её стряпню.

Когда Константин Петрович и Маша (которую не допускали в кухню с середины дня) увидели первую перемену блюд, им стало стыдно и немного страшно.

– Извините, я прямо с работы, не успел переодеться в смокинг.

– Мама, но это же произведение искусства, как это можно есть?

– Садитесь, садитесь, – небрежно махнула рукой Елена Васильевна. Эта показная небрежность стоила ей немалых усилий: а вдруг еда покажется ребятам не такой уж и вкусной?

Но ребята, вкусив и разлакомившись, почти не поднимали головы от тарелок.

Константин Петрович смутно подозревал, что он недостоин такой королевской трапезы. Его родители относились к еде просто, считая, что нет ничего вкуснее, чем картошка, испечённая в костре, если, конечно, вокруг этого костра сидят все самые лучшие друзья (числом не менее шестидесяти), кто-то вот-вот запоёт песню про перевал, и поход только-только начался, так что таких вечеров, с картошкой и гитарой, будет ещё не меньше десятка. Маша прикрывала глаза и вспоминала детство. Другие обои в столовой, потолок ещё не растрескался, мамины коллеги – молодые, весёлые, остроумные, кто-то рассказывает ей сказку, окна распахнуты настежь…

– Как ты только успела всё это приготовить? – восхищённо пробормотала Маша между переменами блюд.

– Талант, дорогая моя, не ржавеет! – гордо отозвалась Елена Васильевна. Теперь уже можно было задирать нос: эти двое влюбились в её ужин, а ведь их ещё ждёт горячее!

Вино, сопровождавшее горячее, тоже было что надо, так, что Константин Петрович расслабился и выпил не один бокал, как предполагал вначале, а целых два. И расслабился ещё больше.

– Спасибо, очень вкусно, – сказал он, вытирая губы салфеткой. – Сколько с меня… Ой, то есть… Простите, задумался. Извините меня, пожалуйста, я совсем уже чокнулся на этой работе…

Он так смешно и трогательно смутился, что Елена Васильевна ничуть не рассердилась.