Он еще совсем молод. Белобрыс. Выпуклый лоб, глаза чуть навыкате. Лицо школьника-драчуна.

— Товарищ свидетель, — сказал адвокат, — вы совершенно правы. Сегодняшний процесс необычен. Его воспитательное значение неоспоримо. Мы должны позаботиться, чтобы вынесенный приговор убедил каждого, кто находится здесь, в зале. Если присутствующие не будут убеждены, что знахарь осужден справедливо, правильно, то о каком воспитательном воздействии может идти речь?

— Это вопрос к свидетелю? — поинтересовалась судья.

— Виноват! — Адвокат склонил голову. Энергия чувствовалась в каждом его движении. — Виноват! Я только хотел оттенить чрезвычайно существенную сторону сегодняшнего процесса...

Боярский равнодушно рассматривал белобрысого парня. Вряд ли Мартын Степанович воспринимал его всерьез.

— Товарищ свидетель, — сказал адвокат, — здесь в судебном процессе, мы слышали, выступали пациенты Рукавицына — Попова и Баранов. Они уверены, что препарат вылечил их от рака, спас им жизнь. Разумеется, — он предостерегающе поднял руку, — я отлично понимаю, что эти люди могут ошибаться, заблуждаться, приписывать препарату свойства, которых у него вовсе нет... — Выставленной вперед ладонью адвокат как бы продолжал защищаться от напрасных, необоснованных иллюзий Баранова и Поповой. — И все-таки сам факт неожиданного излечения людей, от которых медицина отказалась или почти отказалась, — он это проговорил скороговоркой, без нажима, — очевидно, привлек к себе внимание врачей города? Горздрав, надо полагать, провел всестороннее исследование вылеченных людей с целью установить истинную причину их выздоровления?

Адвокат замолчал.

— Нет, — сказал Боярский, — таких обследований мы не проводили.

— Почему же?

— Потому что они бессмысленны.

— Не понимаю, Мартын Степанович... — Адвокат не сводил с него глаз.

— Объясню. Можно определить, какая причина вызвала смерть человека. Но ни один серьезный врач не скажет вам, почему не умер тот или иной больной. Нелепа сама постановка вопроса.

— То есть?

— Я вам отвечаю... Чтобы выяснить, как воздействует на организм данный препарат, рядом с Барановым пришлось бы наблюдать контрольную группу больных, страдающих абсолютно тем же недугом, но получающих совсем иной курс лечения или же вообще оставленных без медицинской помощи... А это невозможно. Лечение людей не исследовательская лаборатория, и люди не подопытные кролики.

— Ясно, — сказал адвокат. — Мне совершенно ясно, спасибо. — Он энергично кивнул. — Но раз так, получается, согласитесь, следующая картина. С одной стороны, горздрав не может приписать выздоровление больных Рукавицыну. Но, с другой, доказательств, что не препарат им помог, у вас тоже нет. Правильно?

— Нет, неправильно.

— Почему же?

Очки Боярского отсвечивали, и я не видел выражения его глаз.

— Потому что врачи не занимаются схоластикой, товарищ адвокат.

Белобрысый парень отрицательно покачал головой.

— Нет, Мартын Степанович, это совсем не схоластика. Вы не хотите или просто не можете ответить на мой вопрос. Я ведь не спрашиваю вас, дурно или нет поступил подсудимый, пользуя больных препаратом, не получившим должной апробации. Я сам вам скажу: очень дурно! Недопустимо! Преступно, наконец!.. Но я спрашиваю вас, врача, специалиста, руководителя городской медицины: что представляет собой необычное вещество, сделавшееся предметом настоящего судебного разбирательства? — Адвокат вопрошающе глядел на Боярского. — Если установлено, что оно не обладает никакими лечебными свойствами, — одно дело... Если же проведенные исследования позволяют в нем видеть, предполагать, всего-навсего угадывать особенные медицинские качества, которыми врачи сумеют воспользоваться не сегодня, не завтра даже, а в далекой-далекой перспективе, — дело совсем другое... Неужели вы не понимаете разницу?

Адвокат добавил страстно:

— Вы совершенно правы, Мартын Степанович. Нынешний процесс необычен. Онкологическая болезнь, рак, может коснуться каждого, кто находится сейчас в зале, его самого или его близких. Никто из нас не застрахован, никто... Поэтому ясность здесь нужна максимальная и осторожность в оценках тоже... Хорошо, я изменю свой вопрос, поставлю его иначе. Если человек, сидящий на скамье подсудимых, не слушая никаких серьезных и убедительных доводов, продолжает незаконную практику, стремясь из нее извлечь побольше выгоды, то я первый скажу: человек этот обманщик, шарлатан, злодей, он спекулирует на несчастье больных, и пусть будет ему наказанием не только лишение свободы, но и наше гражданское презрение. Но мы с вами, — адвокат обвел рукой зал, — мы с вами видели и слышали людей, которые приписывают свое спасение этому человеку — я нисколько не отрицаю, — нарушившему закон. Как же мы можем вести дальше процесс, отыскивать истину, определять подсудимому меру наказания, не выяснив прежде всего, заблуждаются эти исцеленные от смерти люди или нет? Есть ли хоть сотая доля правды в их уверенности или ее нет совсем? Сотая, вполне достаточно! Можем ли мы питать хоть слабую надежду, что препарат, который, не исключено, уже поставил на ноги Попову и Баранова, будет со временем развит, усовершенствован наукой и послужит всем тем, над кем судьба занесла этот страшный дамоклов меч?.. Вот вопрос неизбежный, первейший в настоящем процессе, который я и предлагаю вам, руководителю городского отдела здравоохранения. — Адвокат перевел дыхание. — Вы объясняете: тут нет ответа. Тогда о каком, простите, воспитательном значении процесса вы говорили нам, Мартын Степанович? Я не понимаю! Искренне не понимаю, поверьте... Какой воспитательный урок вынесут люди, — он показал рукой в зал, — если вы, специалист, четко и ясно не скажете им: мы сегодня судим злостного шарлатана или же судим человека, да, преступившего закон, но лишь ради того, чтобы — пусть не сейчас, пусть когда-нибудь — принести человечеству избавление от рака? Судим жулика, бесстыдно наживающегося на горе, страдании, смерти людей, или самородка, самоучку, который на собственный страх и риск бросил вызов самой страшной болезни века? Кого мы судим сегодня, спрашиваю я вас, товарищ свидетель?

* * *

И еще был день, когда Мартын Степанович — точно так же, без звонка, без предупреждения — заехал ко мне в лабораторию.

Уже случилось это несчастье, от столбняка погибли люди. О Рукавицыне заговорил весь город.

Не о Рукавицыне, убившем троих, — о Рукавицыне, который рак лечит.

Хорошо помню это напряженное, трудное время. Чуть ли не ежедневно я ездил в прокуратуру, давал следователю показания.

Почему вдруг я начал опыты? Кто их разрешил? Отчего и с какого времени Рукавицын перестал бывать у нас в лаборатории? Какие сейчас у