о чём договариваться с неСавченко. Понятно было, что тот останется, а надолго ли, пусть сам думает. Илья ничего не желал об этом знать. Он уже решил, что пойдёт на восток и в Полтаву заходить не станет, нечего ему там делать. Только одежду нужно сменить, вот что сейчас важно. Чем ближе к фронту, тем опаснее оставаться в красноармейской форме.

8.

Илья вышел задолго до рассвета, незамеченным спустился к реке и той же тропой, которой провёл его неСавченко, вернулся на шоссе. Когда позднее солнце поднялось над затянувшим горизонт серым туманом, Новая Диканька оставалась далеко позади. Вдоль дороги опять тянулись чёрные поля, пустые и пустынные. Илья шёл быстро, только теперь, на шоссе, он почувствовал, как важны были для него эти сутки. Если так отдыхать хотя бы раз в три-четыре дня, то за три недели он нагонит фронт. Но и три недели в немецком тылу — срок огромный.

Долгое время тишину полей нарушал только шум редких машин, грохотавших по шоссе, но вдруг где-то совсем близко раздался короткий раздражённый гудок паровоза. И тут же с полей, словно ждали этого сигнала, сорвались вороны. Сотни, тысячи ворон поднялись в воздух, сбились в одну огромную стаю и затянули густой, трепещущей сетью синее утреннее небо. Подсвеченные низким солнцем, они казались стальными, и несли они беду и смерть. Илья на минуту остановился, захваченный этим зрелищем, а когда вновь посмотрел на дорогу, к нему уже подъезжал мотоцикл фельджандармерии с двумя полицейскими.

— Сегодня ты должен быть в Полтаве, — бегло глянув на дату в пропуске, бросил ему дородный капрал. — Завтра документ уже недействителен.

— Вечером я там буду, — кивнул Илья, старательно вспоминая слова. За месяц в плену он научился говорить с немцами спокойно, не отводя глаз, но и не встречаясь с ними взглядом.

Полицейский держал документ в руках, не возвращал, рассматривал отметку кременчугского патруля. Лагерь, патруль, шоссе — всё сходилось, но что-то смущало капрала.

— Почему идёшь один?

— Отстал в дороге. Я ранен, а остальные не захотели меня ждать, сразу ушли вперёд. Наверное, сейчас они уже дома.

— Что это у тебя? — полицейский указал стволом автомата на оттопыренные карманы шинели. — Показывай!

Илья достал четыре картофелины, по две — из каждого кармана. Наталка сварила их в мундире и дала ему в дорогу.

— Обед, — кивнул полицейский, ещё раз хмуро осмотрел Илью, отдал ему пропуск и вернулся к мотоциклу.

Таких пленных на украинских дорогах он уже встречал десятки. Чёрт с ними, пусть идут по домам, у него не было времени разбираться с каждым.

— Сегодня — в Полтаве, — повторил капрал, и мотоцикл затарахтел в сторону Решетиловки.

Илья перевёл дух. За три дня, проведённых в пути, немцы дважды проверяли его пропуск. А что он станет делать дальше? Какой пропуск он покажет завтра?

До села Абазовка оставалось чуть больше километра. Кременчугское шоссе подходило к Полтаве с юго-запада, а с северо-запада, со стороны Миргорода, к ней тянулась ветка железной дороги. Под Абазовкой они сходились, и весь этот километр железнодорожные пути от шоссе отделял только редкий ряд деревьев полосы снегозадержания. За ними Илья разглядел высокого немолодого человека в одежде путейца, шагавшего по железнодорожному полотну. Илья на какое-то время замедлил шаг, разглядывая обходчика, не так даже его самого, как тёмно-синий френч и фуражку, которые были формой, значит, при случае могли оказаться и пропуском. Френч и фуражку вместо шинели и пилотки, вот что он наденет, если сумеет договориться с этим человеком.

Обогнав старика, Илья вышел к железнодорожным путям. Впереди отчетливо виднелись давно не крашенное здание станции и пустая платформа.

Обходчик заметил Илью и, видимо, сразу понял, что тот ждёт именно его. Он снял фуражку, прошёлся ладонью по лысеющей голове, приглаживая редкие волосы, но не остановился, даже не замедлил шаг. Это был немолодой человек с тёмным загорелым лицом и пожелтевшими от табака седыми усами, проработавший на этом участке годы, может быть, всю жизнь. Илья разглядывал его, решая, с чего начать разговор, но вдруг подумал, что обходчик удивительно похож на Григория Федосьевича, отца Феликсы — тот же взгляд, та же походка. Даже фуражку обходчик носил так же, глубоко надвигая её на лоб. Это сходство, вроде бы, неважное, не имевшее сейчас значения, неожиданно поразило Илью.

Чутьё, до предела развитое в нём спортом, а потом войной и пленом, подсказывало, что человеку, идущему сейчас к нему, можно доверять. И дело было не в одежде — на какую-то минуту Илья забыл о ней, дело было в самом обходчике. Дело было в людях.

Они догадывались, куда он идёт и зачем. Они знали, что ему грозит, и всё же помогали, разделяя с ним опасность и риск. Всё изменилось в его жизни, но Украина, даже занятая вражеской армией, оставалась его Украиной. Стоя на краю насыпи у заштатной железнодорожной станции и глядя на подходившего к нему седого путейца в форменном пальто, Илья понимал и чувствовал это так отчётливо и ясно, как, может быть, никогда прежде.

Глава тринадцатая

Гости богатые

(Молотов, октябрь — ноябрь 1941)

1.

Отчаянье временами отступало, оставляя холодную пустоту, но всегда возвращалось и накатывало с такой силой, что Феликсе хотелось сесть на обочине тротуара и завыть. Утопавший в осенней грязи Молотов был похож на болото, утыканное неряшливыми домами и заваленное хламом. Три недели назад в этом болоте пропала её дочь, и теперь, выписавшись из госпиталя, Феликса не могла отыскать следов Тами.

Она пришла в себя на койке в полутёмном подвале. Мимо пробегали люди в медицинских халатах, надетых поверх военной формы, висел густой запах карболки, от стен тянуло сыростью. Феликса не понимала, где она, пыталась заставить себя вспомнить, как оказалась в этом сумрачном больничном коридоре, но не могла пробиться к воспоминаниям последних месяцев. Перед глазами вращалась карусель, то наливались неестественными красками, то уходили в туман обрывки недавних событий. В какой-то момент за стеной заработал двигатель, его звук напомнил шум плывущего парохода.

«Ведь я плыла на пароходе!» — вспомнила Феликса, и мгновенно вернулось всё: эшелон, Тетюши, открытая палуба под холодным небом. Карусель пропала. Она вспомнила даже ступени, ведущие к зданию речного вокзала… Тами! Где Тами!?

— Когда меня привезли, со мной была дочка? — медленно выговаривая слова, спросила Феликса первую же санитарку, появившуюся возле её кровати. Та что-то буркнула, оставила тарелку с кашей, стакан бурой жидкости, не похожей на чай, и пошаркала дальше растоптанными башмаками.

— Где моя одежда? Я