Распрощавшись с любимым, цесаревна приказала Шкурину принесли все ее счетоводные книги, сама положила их в камин и подожгла. «Смотрите, будьте свидетелем, что все мои счета и бумаги сожжены, для того, чтобы, если вас когда-нибудь спросят, где они, вы могли бы поклясться, что видели, как я тут сама их жгла», – изрекла она. Это можно было бы считать весьма похвальным, если бы одновременно с тем вдруг не стало известно, что по какой-то непостижимой причине Шувалов поставил сержанта Колышкина сторожить Бестужева, так что тот одно дежурство был у бывшего канцлера, а другое у ювелира. В общем, цесаревна продолжала помогать Бестужеву, не обращая внимания даже на то, что подозревавший ее в противоправительственной деятельности супруг демонстративно перестал бывать в ее комнатах, впрочем, она и сама опасалась приглашать к себе кого-либо, со дня на день ожидая ареста.

В то время при дворе обсуждали всего два предмета: участь Бестужева и скорую высылку Екатерины Алексеевны. Должно быть, поэтому, расправившись со всеми своими бумагами, она написала письмо государыне, в котором просила позволить ей удалиться от двора. Она благодарила Ее Императорское Величество за все то хорошее, что та для нее сделала, и просила ее не оставлять своими милостями маленьких Павла и Анну. Но вместо ответа государыня удалила от Екатерины Алексеевны верную ей Владиславову.

Шешковский метался по крепости, не в силах решиться ни приехать к Фредерике, дабы успокоить ее, ни написать ей. Меж тем цесаревна встретилась с духовником государыни и упросила того устроить ей встречу с Елизаветой Петровной. Встреча состоялась за полночь, сам Шувалов велел разбудить великую княгиню и препроводил ее в покои императрицы.

На счастье, беседа проходила в комнате, прослушиваемой Тайной канцелярией, так что Шешковский узнал, что Екатерину Алексеевну обвиняют в том, что она состояла в переписке с арестованным Бестужевым и Апраксиным. Шувалов доставил Ее Императорскому Величеству три письма, написанных рукой великой княгини.

– Вам запретили писать кому бы то ни было, отчего же вы писали Апраксину? – громыхала Елизавета Петровна. В этот момент отворилась дверь, и кто-то из слуг пропустил в комнату немало напуганного великого князя.

– Просто потому, что я принимала участие в фельдмаршале, которого очень любила. Я просила его следовать вашим приказаниям, – простодушно ответила цесаревна. – Остальные два письма содержат только одно – поздравление с рождением сына, а другое – пожелания на Новый год.

– Но Бестужев говорит, что было много других писем! – не унималась рыжая фурия. Шешковский просто сердцем ощущал грозившую его Фредерике опасность.

– Если Бестужев это говорит, то он лжет. – Слухач не описал голос великой княгини, но Степан прекрасно слышал его. Это был спокойный голос человека, знавшего, что ему нечего бояться.

– Ну так если он лжет на вас, я велю его пытать, – выбросила свой последний козырь императрица.

– В вашей полной власти делать то, что вы находите нужным. Я написала Апраксину только эти три письма.

Далее императрица попеременно задавала вопросы великому князю и Екатерине. Допрос продолжался до трех утра, после чего супруги были отправлены по своим комнатам. На следующий день Шувалов рассказал Шешковскому об этом допросе, добавив, что императрица сделала единственный возможный в таком случае вывод: «Петр дурак, а Екатерина очень умна». И еще, Петр Федорович официально просил свою тетку развести его с женой, чтобы он мог жениться на Лизе Воронцовой. Это было уже опасно.

ПО МЕРЕ ТОГО как болезнь изводила обычно сильную духом государыню, возле трона ожесточилась возня. Елизавета Петровна металась, не решаясь передать престол своему объявленному наследнику, так как тот был глуп, его никто не любил, а следовательно, его бы быстро и скинули с престола. Другой вариант – минуя Петра Федоровича, короновать его семилетнего сына Павла, с тем чтобы до совершеннолетия последнего, на правах регента, государством управлял мудрый Панин. В ожидании обещанного Панин пытался договориться со ставшей невероятно популярной в последнее время Екатериной Алексеевной, но та отвечала ему уклончиво, демонстративно не желая рассуждать о возможной смерти Елизаветы Петровны. Третий вариант – посадить на трон своего законного супруга Алексея Разумовского. Благодаря покровительству государыни клан Разумовских вошел в силу и укрепился. Слабым звеном этого плана был сам Алексей Григорьевич, ни за что не желающий становиться новым русским царем.

После Панина Екатерину Алексеевну посетил Михаил Иванович Дашков. «Повели, мы тебя взведем на престол», – хрипло выдавил он, рухнув перед цесаревной на колени.

– Бога ради, не начинайте вздор; что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть рановременная и несозрелая вещь. – Екатерина Алексеевна отвернулась от него, всем своим видом показывая, что разговор закончен.

После Дашкова к цесаревне заявилась Грузинская, да не одна, а с придворным скрипачом, который, бестия, расположился аккурат напротив местечка, откуда подслушивал агент Тайной канцелярии, пиликая все громче и громче. Шешковский не знал, о чем пришла поговорить умненькая Мария Яковлевна, слухач утверждал, что услышал, как та произносила фамилии Бестужева и Апраксина, но Екатерина Алексеевна выставила ее вон, потребовав больше никогда не переступать порог ее покоев.

С каждым днем состояние государыни становилось все хуже и хуже. Время, о котором говорил Апраксин и которого ждал Бестужев, время, когда на еще не остывший трон может сесть кто угодно, приближалось с неотвратимостью рока. Шешковский никогда не любил Петра Федоровича и теперь с замиранием сердца ожидал перемены в судьбе Екатерины Алексеевны. Во сне волшебная Фредерика поднималась по залитой солнечным золотом лестнице все выше и выше, туда, где сам Юпитер возложит на ее чело корону и… Но он понятия не имел, как может помочь в этом. Куда идти? К кому обратиться? Апраксин мертв, Бестужев под судом. «Рановременная и несозрелая вещь». Стало быть, следует еще подождать? Чего?

Дождался того, что Екатерина сошлась с офицером Григорием Орловым. Мот, волокита, отчаянный выпивоха и дуэлянт, и это после таких изысканных придворных, как князь Салтыков и граф Понятовский! В Тайной канцелярии собралось достаточно материала относительно троих братьев Орловых, и все, что на них имелось, было самого низшего порядка. Мало того, Григорий откровенно махался с фрейлиной Балк, строил куры Елене Куракиной, описывая его альковные подвиги, женщины неизменно краснели, прикрывая улыбки веерами. «Фу, Орлов!» И при этом отчаянно флиртовали с прославленным любовником. Скорее всего, на ту же удочку попалась и великая княгиня.

Мария Яковлевна Грузинская сама явилась в кабинет к Шешковскому в полдень 25 декабря 1761 года.

– Вы помните тот флакон, что вы простодушно оставили мне в нашу последнюю с вами встречу? – спросила она, стряхивая с шапочки снежинки.