не только наличие света как таковое, но и его характеристики. Насекомые, личинки которых живут в воде, вроде мух-поденок и стрекоз, заведомо безрезультатно откладывают яйца на мокрых дорогах, окнах и крышах машин, поскольку они отражают горизонтально поляризованный свет так же, как поверхность водоемов{856}. Если мерцающий свет вызывает головную боль и другие неврологические проблемы даже у человека с его медлительными глазами, не способными уловить эти переключения, что уж говорить о животных с более быстрым зрением, таких как насекомые и мелкие птицы?{857}

Свою роль играет и цвет. Красный дезориентирует перелетных птиц, но безопаснее для летучих мышей и насекомых[289]. Желтый не беспокоит насекомых и черепах, но может заморочить голову саламандрам. Ни одна длина волны не идеальна, говорит Лонгкор, но голубой и белый свет хуже всех прочих. Голубой расстраивает биологические часы и активно привлекает насекомых. Кроме того, он хорошо рассеивается, увеличивая территорию засветки. Однако он дешев и экономичен. Новое поколение энергосберегающих светодиодных ламп излучает много синего света, и если весь мир перейдет с традиционных желто-оранжевых натриевых ламп на эти, объем светового загрязнения на планете возрастет вдвое или втрое{858}. «Мы можем проявить благоразумие и начать целенаправленно регулировать искусственное освещение, – говорит Лонгкор. – Нельзя включать лампы полного спектра на всю ночь. Не нужно внушать всем вокруг, что у нас нескончаемый белый день».

Побеседовав с Лонгкором в его офисе в Лос-Анджелесе, я возвращаюсь домой ночным авиарейсом. На взлете я во все глаза смотрю в иллюминатор на залитый светом город. Эта решетка мерцающих огней все равно пробуждает в моей душе то первобытное благоговение, которое вызывает у нас усыпанное звездами небо или лунная дорожка на море. Человек отождествляет свет со знанием. Мы рисуем лампочку как пиктограмму озарения; мы называем умных людей светочами, светилами и светлыми головами, а эпоху, развеявшую мрак Средневековья, – Просвещением. Но сейчас, когда сияющий Лос-Анджелес постепенно остается далеко внизу, к привычному восторгу примешивается беспокойство. Световое загрязнение – проблема уже не только городская. Свет распространяется, давая метастазы даже в охраняемых местах, не подверженных больше никакому воздействию человека. Свет Лос-Анджелеса достигает раскинувшейся в 300 км от него Долины Смерти, крупнейшего национального парка США за пределами Аляски. Отыскать настоящую темноту все труднее.

Как и настоящую тишину.

Солнечным апрельским утром я поднялся почти на два километра над уровнем моря по каменистому склону Скалистых гор близ Боулдера, штат Колорадо. Здесь словно раздвигаются границы мира – не только из-за панорамного вида, открывающегося над хвойным лесом, но и потому, что вокруг царит блаженная тишина. Вдали от городского шума проступают и становятся слышнее издалека более скромные и тихие звуки. Где-то на склоне шуршит бурундук. Кузнечики щелкают крыльями в прыжке. Неподалеку барабанит по стволу дятел. Ветер шелестит в траве. Чем дольше я здесь сижу, тем больше мне слышно.

Тишину и покой нарушают два мужских голоса. Я не вижу говорящих, они где-то на тропе внизу, и им непременно нужно донести свои мнения до всего Колорадо. Еще дальше за деревьями по шоссе проносятся машины. Вдали гудит Денвер – фоновым шумом, который внизу я почти не замечал. В небе летит самолет, ревя моторами. «Я хожу в походы с середины 1960-х, и с тех пор количество самолетов увеличилось раз в шесть-семь, – говорит Курт Фриструп, с которым я встречаюсь после моей вылазки на склон. – Один из моих любимых фокусов, когда я вожу в горы приезжающих в гости друзей, – спрашивать в конце прогулки, слышали ли они самолет. Обычно они говорят, что слышали один-два. И тогда я объявляю, что над нами пролетело 23 реактивных самолета и два вертолета».

Фриструп работает в Отделе естественного звука и ночной темноты Управления национальных парков США, призванном оберегать (среди прочего) естественные звуковые ландшафты всей страны. Чтобы защищать, их сначала нужно нанести на карту, а звук, в отличие от света, не отследишь со спутника{859}. Фриструп с коллегами много лет таскали звукозаписывающую аппаратуру на собственном горбу, объездив в итоге почти 500 городов и записав около 1,5 млн часов аудио. Как они установили, в результате человеческой деятельности на 63﹪ охраняемых территорий уровень фонового шума вырос вдвое, а на 21﹪ – в 10 раз. Во втором случае «если раньше вы слышали звук с расстояния в тридцать метров, теперь вы расслышите его только с трех», поясняет Рейчел Бакстон из Управления национальных парков. Главные виновники – самолеты и дороги, но свой вклад вносит и промышленность: нефте- и газодобыча, горные разработки, лесозаготовки. Даже самые тщательно оберегаемые уголки все равно оказываются в шумовой осаде{860}.

В городах, больших и маленьких, проблема стоит еще острее, и не только в США. Две трети европейцев окружены фоновым шумом, сопоставимым с шелестом бесконечного дождя{861}. Такие условия трудновыносимы для многих животных, общающихся с помощью песен и звуковых сигналов. В 2003 г. Ханс Слаббекорн и Маргрит Пет выяснили, что в шумных районах голландского Лейдена большие синицы вынуждены повышать тональность своих песен, чтобы их сигналы не растворялись в низкочастотном городском гвалте{862}. Год спустя Хенрик Брумм обнаружил, что соловьи в Берлине выводят свои трели громче обычного, иначе их никто не расслышит из-за фонового шума{863}. Эти авторитетные работы послужили толчком для целой волны исследований акустического загрязнения, показавших, что городской и промышленный шум может также менять время концертов птичьего хора, снижать сложность песен и мешать исполнителям обрести брачного партнера{864}. Шум вредит даже городским птицам.

Шумовое загрязнение скрадывает не только те звуки, которые животные издают нарочно, но и «сплетение непреднамеренных звуков, которое сплачивает их сообщество», объясняет мне Фриструп. Он имеет в виду легкий шорох, сообщающий сове, где находится добыча, и еле уловимое хлопанье крыльев, предупреждающее мышь о надвигающейся смертельной угрозе. «Это самые уязвимые элементы звукового ландшафта, и мы отсекаем их своим вторжением», – говорит Фриструп. Громкость звука измеряется в децибелах: тихий шепот обычно тянет на 30 дБ, разговор обычной громкости – на 60, а рок-концерт – на 110 дБ. Каждые три лишних децибела фона вдвое сокращают радиус слышимости природных звуков{865}. Шум сужает перцептивный мир животного. И если одни виды, такие как большая синица или соловей, остаются и пытаются приноровиться к изменившимся условиям, другие просто уносят ноги.

В 2012 г. Джесси Барбер, Хайди Уэр и Кристофер Макклюр построили дорогу-призрак{866}. На хребте в штате Айдахо, где перелетные птицы делают передышку во время миграции, ученые создали с помощью динамиков коридор длиной в километр, в котором проигрывали закольцованную запись шума проезжающих машин. Заслышав эти бесплотные звуки, треть обычно останавливающихся на хребте птиц предпочла пролететь мимо. Многим из тех, кто все же остался, пришлось поплатиться за свое упорство. Поскольку звуки, издаваемые хищниками, заглушались теперь шорохом шин и гудками, птицы тратили больше времени на обнаружение опасности и меньше – на поиски пищи. Они набирали меньше веса и оставшуюся часть своего изнурительного путешествия вынуждены были проделать, недостаточно восстановив силы. Эксперимент с дорогой-призраком сыграл ключевую роль в демонстрации того, как может вредить диким животным звук, и только звук, когда не видно самих автомобилей и не чувствуется вони выхлопных газов. К аналогичным выводам пришли и сотни других исследований[290]. В условиях шума луговые собачки больше времени проводят под землей{867}, совы чаще промахиваются, кидаясь на добычу{868}, паразитирующим мухам-тахинам Ormia труднее отыскивать сверчков, чтобы отложить яйца{869}, а шалфейный тетерев покидает места гнездования (или испытывает повышенный стресс){870}.

Звук распространяется на большие расстояния в любое время суток и преодолевает сплошные препятствия. Благодаря этим свойствам он служит отличным стимулом, однако они же превращают его в непревзойденный загрязнитель. При слове «загрязнение» мы обычно представляем себе клубы ядовитого дыма из труб, покрытые бензиновой пленкой и мусором реки и другие видимые признаки упадка. Однако шум может разрушать совершенно идиллические места обитания и делать непригодными для жизни территории, которые в остальном отлично для нее подходят. Он может, словно невидимый бульдозер, выталкивать животных из привычного ареала[291]. И куда им тогда податься? На более чем 83﹪ территории США между Канадой и Мексикой мы в любом месте оказываемся не далее километра