И Симитис, и Шварц видели в растущем разделении знания осевой принцип новой компьютеризированной социальной среды, но они не могли предвидеть возникновение надзорного капитализма со всеми его последствиями. Хотя взрывной рост континента информации смещает важнейшую ось социального порядка с разделения труда в XX веке на разделение знаний в XXI, именно надзорные капиталисты «владеют полем» и в одностороннем порядке претендуют на непропорциональную долю прав на принятие решений, формирующих разделение общественного знания.

Совершаемые надзорными капиталистами акты цифрового изъятия подвергают отдельных людей, группы и целые общества новому виду контроля. Жертвой этого контроля становится неприкосновенность частной жизни, и ее защита требует переосмысления самого понятия конфиденциальности и связанных с ним правовых норм и юридического мышления. «Вторжение в личную жизнь» теперь стало предсказуемым аспектом социального неравенства, но оно не существует само по себе. Оно представляет собой систематический результат «патологического» разделения общественного знания, при котором надзорный капитализм и знает, и принимает решения, и определяет, кому принимать решения. Требовать от надзорных капиталистов приватности или лоббировать прекращение коммерческого надзора в интернете – все равно что просить Генри Форда изготовлять каждый автомобиль «Модели Т» вручную или просить жирафа укоротить свою шею. Такие требования представляют экзистенциальную угрозу. Они нарушают основные механизмы и «законы движения», создающие этого рыночного Левиафана с его концентрацией знания, власти и богатства.

Итак, вот что поставлено на карту: надзорный капитализм глубоко антидемократичен, но его немалая власть имеет своим источником не государство, как это было исторически. Его последствия не сводятся к технологии и не объясняются ни ею, ни дурными намерениями нехороших людей; это логичные и предсказуемые последствия внутренне последовательной и успешной логики накопления. Надзорный капитализм стал доминировать в США в условиях относительного отсутствия законодательного регулирования. Оттуда он распространился в Европу и продолжает расширять присутствие во всех регионах мира. Фирмы надзорного капитализма начиная с Google доминируют в сборе и обработке информации, особенно информации о человеческом поведении. Они знают о нас очень много, но наш доступ к их знаниям ограничен – они прячутся в теневом тексте и открыты для чтения только новой священной касте, ее боссам и ее машинам.

Эта беспрецедентная концентрация знаний создает столь же беспрецедентную концентрацию власти – асимметрии, которые следует понимать как несанкционированную приватизацию разделения общественного знания. Это означает, что могущественные частные интересы контролируют определяющий принцип социального порядка нашего времени, подобно тому как столетие назад Дюркгейм предупреждал о подрыве разделения труда мощными силами промышленного капитала. На настоящий момент дело обстоит так, что именно корпорации надзорного капитализма знают. Именно эта рыночная форма принимает решения. Именно конкурентная борьба среди надзорных капиталистов определяет, кому принимать решения.

В XX веке титаническая борьба за власть разворачивалась между промышленным капиталом и трудом, но в XXI веке надзорный капитал противостоит уже обществам целиком, вплоть до каждого отдельного их члена. В битве за власть и прибыль, не менее жестокой, чем любая другая, которую видел мир, конкуренция за надзорные доходы вплотную подошла к нашим телам, нашим домам и нашим городам. Надзорный капитализм нельзя представлять себе как нечто «где-то там», на фабриках и в офисах. Его цели и результаты – здесь… это мы.

Дело не просто в том, что мы попали в засаду и уступаем в вооружении. Мы были застигнуты врасплох, потому что мы никоим образом не могли вообразить эти акты вторжения и изъятия, так же как первый ничего не подозревавший касик племени таино не мог предвидеть реки крови, которые потекут после его первого жеста гостеприимства по отношению к волосатым, невнятно мычащим, потным людям, конкистадорам, когда они, возникшие ниоткуда, шли, устало волоча ноги по берегу, размахивая знаменами испанских монархов и папы римского. Почему мы не торопимся признать «первородный грех простого грабежа», лежащий в основе этого нового капитализма? Как и в случае с таино, мы столкнулись с чем-то совершенно новым для нашего понимания – с беспрецедентным. И, как и они, мы рискуем навлечь на себя катастрофу, оценивая новые угрозы сквозь призму старого опыта.

Со своей стороны, со стороны «предложения», надзорные капиталисты ловко использовали весь арсенал декларации, чтобы утвердить свою власть и легитимность в новом и еще беззащитном цифровом мире. Они использовали декларации, чтобы брать без спроса. Они маскировали свои цели непонятными машинными операциями, действовали молниеносно, оберегали скрытные корпоративные методы, овладевали риторикой обмана, учили беспомощности, целенаправленно присваивали культурные знаки и символы, связанные с темами второго модерна – расширением прав и возможностей, участием, правом голоса, индивидуализацией, сотрудничеством – и смело обращались к разочарованию людей второго модерна, оказавшихся между молотом страстных желаний и наковальней институционального безразличия.

В этом процессе первопроходцы надзорного капитализма из Google и Facebook уклонялись от требований корпоративного управления и отвергали требования демократии, защищая свои притязания посредством финансового влияния и политических связей. Наконец, они сумели воспользоваться благоприятным историческим моментом, родившись в эпоху, когда регулирование приравнивалось к тирании, а чрезвычайное положение, вызванное террористическими атаками 11 сентября, породило надзорную чрезвычайщину, что позволило этому новому рынку укорениться и расцвести. Продуманные стратегии и случайные удачи надзорных капиталистов создали рыночную форму, которая может быть романтичной и обманчивой, но также безжалостно эффективной в уничтожении пространства для демократических дискуссий, общественных споров, индивидуального самоопределения и права на сопротивление, по мере того как она отрезает все пути к выходу.

Со стороны «спроса», люди второго модерна, изголодавшиеся по жизненным ресурсам, пришли в такое восхищение при виде изобилия пакетов с рисом и сухим молоком, бросаемых им с цифровой фуры, что мало кто обратил внимание на ее водителей или пункт назначения. Мы нуждались в них; мы даже поверили, что не проживем без них. Но, при пристальном рассмотрении, эти долгожданные грузовики доставки оказались больше похожи на автоматизированные машины вторжения и завоевания – на «Безумнго Макса», а не на Красный Крест, на «Веселого Роджера», а не на круиз выходного дня. Волшебники за рулем не пропускают ни холмика, ни впадинки, учась собирать и скапливать все крохи нашего поведения, на которое они беззастенчиво заявляют свои права как на законную добычу завоевателя.

В отсутствие ясного понимания этой новой логики накопления все попытки осмыслить, предсказать, отрегулировать или запретить деятельность надзорных капиталистов обречены на неудачу. Основными рамками, внутри которых наши общества пытаются установить контроль над дерзостью надзорного капитализма, являются «право на неприкосновенность частной жизни» и «монополия». Но ни усилия в области конфиденциальности, ни традиционные ограничения монополистских методов до сих пор никак не сказались на ключевых механизмах накопления, начиная с маршрутов поставок и заканчивая рынками поведенческих фьючерсов. Наоборот, по мере того, как надзорные капиталисты осваивали практические и политические требования цикла изъятия, они расширяли и совершенствовали архитектуру извлечения во всех сферах человеческой деятельности. Сегодня их успех угрожает самым глубоким принципам социального порядка информационной цивилизации, поскольку надзорный капитализм несанкционированно взял под контроль разделение общественного знания.