финале этой пьесы. Если я не расскажу, ты не поймёшь, что тебе надо делать и не сможешь сделать важный выбор правильно.

— Я весь заинтригован, — с издёвкой бросил Беккет, потирая запястья, на которых краснели следы от наручников.

Фредерика сходила к стене за складными стульями. Отряхнув их от пыли, они сели вчетвером — Сэм, Фредерика, Пета и Захарий, по-прежнему связанный и с кляпом во рту. Потапчук вёл себя на удивление тихо и спокойно.

— С чего мне начать? — спросила Фредерика и тут же ответила. — С начала, конечно же.

— Возможно, в ходе разговора я сообщу тебе нечто, что ты и так уже знаешь, ведь в вашем расследовании вы практически приблизились к разгадке… Но ты ведь простишь мне такие повторения? — спросила она у детектива, и когда тот утвердительно кивнул, продолжила:

— Сразу после Первой марсианской войны, по всей нашей планете развелось множество полулегальных евгенических конторок, которые мечтали штамповать ньюменов с заданными способностями на продажу — на основе оригинального генома, попавшего в открытый доступ. Детей-ньюменов выпускали пачками. Растили как свиней — в загонах — и тестировали на наличие нужных способностей. Тех, кто не подавал надежд, выбраковывали, зачастую целыми партиями.

Беккет кивнул, давая понять, что он в курсе.

Фредерика продолжила:

— Мы уже никогда не узнаем, как называлась та фирмочка и где она находилась, и как звали ту девочку, о которой пойдёт речь. У неё не нашли никаких способностей, и создатели убили её… Но она ожила. Она оживала после каждой их попытки, какими бы изощрёнными они ни были. Прошло, возможно, несколько недель, пока её создатели не отчаялись и не выбросили её из исследовательского купола на мороз — в марсианскую пустошь — в надежде, что рано или поздно Марс её убьёт. Но девочка выжила. Она брела в безвоздушной атмосфере и, спустя несколько лет, набрела на одинокий купол Ново-Елисаветинского девичьего монастыря, где её приняли на послушание под именем Саломея. Воспитанниц готовили на военных медсестёр и учили обращаться со сшивателями плоти, но Саломея плохо поддавалась обучению, потому что время для развития её умственных способностей было безвозвратно упущено. Тем не менее, когда началась Вторая марсианская война, в составе добровольческого отряда семнадцатилетняя Саломея отправилась на орбитальный корабль-госпиталь «Космодамианск». Там она быстро получила прозвище Неумеха за то, что плохо управлялась со своим Зингером. Ей доверяли только перевязку.

Фредерика прикрыла глаза, словно погружаясь в прошлое:

— Вот тогда-то на «Космодамианск» прибыла я — Клементина Фредерика Гейден, из старинного дворянского рода, потомственный нейрохирург и полковник медицинской службы. Мне некогда было заводить знакомства — я сразу с головой окунулась в работу. Двадцать операций в день. Омрон позволял мне такие темпы. Только два месяца спустя, в редкие минуты отдыха навещая своих пациентов, я стала прислушиваться к разговорам. Выздоровевшие солдаты рассказывали мне о монахине Саломее Неумехе. Она отвратительно зашивала раны, но всякий, кого она перевязывала, выздоравливал буквально на глазах.

Я вызвала её к себе и тщательно исследовала. Мой род в течение трёх поколений работал по теме ньюменов. Я была экспертом в их физиологии и принадлежала к той узкой группке учёных, кому был известна истинная причина их способностей — Благодать. Всю жизнь Саломея считала себя отбросом, неудачницей, злой ошибкой природы. Я же увидела в ней потенциал к спасению человечества.

— Даже так? — удивлённо поднял бровь Сэм.

— Даже так, — подтвердила Фредерика. — Способность Саломеи к самоисцелению была направлена на неё саму, но, когда она обнимала голову человека и возносила над ним молитву Господу, случалось чудо — её Благодать разделялась поровну и половина Благодати отходила человеку. Я назвала это Растеканием Благодати. При таком Растекании человек как бы становился продолжением тела Саломеи, входил с ней в один приёмный контур, и способность Саломеи к самоисцелению передавалась человеку. Раны его исчезали, а если он был мёртв, то он оживал. Единственным условием успеха было то, что человек должен был быть целым, а не по частям, то есть, в случае с раненными и убитыми, правильно сшитым. Тогда тело оживало, а раны затворялись.

Узнав это, я поняла, что на операционном столе мы должны работать в паре, и сделала Саломею своей первой помощницей. Я сшивала изуродованные тела, а Саломея вдыхала в них жизнь. Слава обо мне быстро разнеслась по всему Марсу и даже дошла до других планет. Никто не знал об истинной роли Саломеи в происходящем. Она всегда была очень скромна и поэтому взяла с меня клятву, что я никому не открою её способностей. Все считали, что целитель — это я.

Мы проработали бок обок полгода, почти без отдыха, и поставили на ноги девять тысяч человек. Некоторых мы вернули в строй более двадцати раз. Это были штурмовики из абордажных команд — такие, как Захарий. Именно тогда я приметила его. Он был чрезвычайно восприимчив к Благодати. Она сохраняла над ним длительный эффект, который, к тому же, можно было запрограммировать. Впоследствии, когда пришлось выбирать человека для нашей миссии, у меня фактически не было иного выбора, кроме как привлечь его.

После полугода нашей триумфальной деятельности Регуляторы объявили, что уничтожат «Космодамианск» любой ценой, как рассадник терроризма и место проведения нечеловеческих экспериментов по оживлению трупов в виде бездушных зомби. Именно поэтому к нам прибыл корабль-храм «Неугасимый светодиод сияния нематериального», на котором прилетели два техника-упокоителя. Этих техников ты уже знаешь — вот они, на полу лежат. Не зная о Саломее, Альборий и Павлиний упокоили во плоти только меня одну и убыли восвояси. Но когда после гибели госпиталя они оживили меня, чтобы допросить, то поняли, что прогадали — им нужна была другая. Им нужна была Саломея. Они вернулись на «Космодамианск» и нашли её живой. Теперь перед ними стояла непростая дилемма. У них было два человека — воскрешённая Клементина Фредерика Гейден, способная грамотно зашивать трупы перед их оживлением, и оригинальная сестра Саломея, ньюмен, способная оживлять грамотно зашитые трупы. Экзархия поставила перед техниками простую задачу — создать новый символ войны — постумную святую, деву-мученицу Клементину Кидонайю, чтобы она своим мученическим подвигом и посмертным служением смогла поднять дух сражавшихся на стороне Церкви.

Но нас было двое, и мы обе нужны были для чудесных исцелений и воскрешений. Две святых вместо одной, причём каждая со своей узкой функцией — это было бы слишком умственно для большинства верующих, и даже как-то не круто. Поразмыслив, техники поступили просто. Они отрезали у