– Аня, это Дон, – представляет он меня. – Она работает под моим началом.

Услышав презрительное фырканье, я вижу у себя за спиной Альберто.

Уайетт порывисто вскакивает из-за стола:

– Дон, это Аня Дейли. Она оплачивает расходы нашей экспедиции. Приехала посмотреть на саркофаг.

Аня встает и берет Уайетта под руку.

– В том числе, – с улыбкой говорит она.

Я смотрю на женскую руку, покоящуюся на изгибе локтя Уайетта. У Ани на пальце винтажное кольцо с одним крупным бриллиантом. Кольцо, надетое ее женихом, который вместе с ней проходит мимо меня в сторону двери.

Эбигейл Борегар Трембли заинтересовалась бизнесом, связанным со смертью, после окончания второго курса колледжа, когда, отправившись летом в Индонезию, осталась без денег. И тогда она устроилась на почасовую работу плакальщицей на похоронах. В дни похорон она, в своем единственном черном платье, шла по улице за похоронной процессией в толпе плакальщиц, завывая и причитая.

– Это вовсе не казалось мне унизительным, – много лет спустя рассказывала Эбигейл, с которой мы трудились в одном хосписе в качестве социальных работников. – Согласно некоторым религиозным верованиям, чем громче плач на похоронах, тем легче умершему достичь загробной жизни. Просто у некоторых людей слишком мало скорбящих. А некоторые пережили своих друзей и родственников. Так неужели они не заслужили достойных проводов?

Эбигейл работала в хосписе, когда умерла моя мама. Я стала социальным работником именно благодаря Эбигейл. Она лучше других могла дать профессиональный совет или подсказать, как правильно оформить документы после смерти пациента. Когда сегодня она входит в «Перкатори», кофейню, где мы стараемся встречаться по крайней мере раз в месяц, чтобы не терять связь, я уже допиваю вторую чашку кофе и доедаю кусок бананового хлеба.

– Знаю-знаю, я опоздала. – Эбигейл опускается в кресло напротив меня, швырнув необъятную сумку на пол. – Издержки профессии.

– Ты уже сделала заказ? – спрашиваю я.

– Детка, я заказала соевый латте без кофеина еще по дороге. – И словно она канализировала свою мысль, бариста ставит перед ней кофе. – Ладно, и это сойдет. Но что мне сейчас действительно нужно, так это чистая водка.

– Последнее время я и сама время от времени пропускаю стаканчик.

– Слышала, ты была с Талией, когда та умерла. Чудесная женщина.

– Да, была, – соглашаюсь я, и на секунду мы замолкаем, предаваясь воспоминаниям. – Итак, с чего вдруг тебе захотелось напиться?

– У меня есть пациент, чья жена не могла смириться с его смертью.

– Неожиданный диагноз?

– Нет. Хочешь верь, а хочешь нет. Боковой амиотрофический склероз. Развивался очень долго. Но реальность придавила ее, словно гранитной плитой. Честное слово, я больше времени потратила на то, чтобы подготовить ее к неизбежному, чем на больного. Сегодня я пришла их навестить и обнаружила обоих в обнимку на кровати. Передозировка морфием. Она сделала укол ему, а потом – себе. Проклятый Николас Спаркс со своим проклятым «Дневником памяти»! – вздыхает Эбигейл. – И вот самый прикол. Она умерла. А вот он нет. Так что теперь у меня одинокий пациент с боковым амиотрофическим склерозом.

– Это ужасно.

– Знаю. – Эбигейл смотрит на меня поверх кружки. – Итак, почему ты решила созвать срочное совещание?

– У меня есть клиентка, которая хочет сделать предсмертное признание.

– Ну и ладно, – кивает Эбигейл.

– Но оно может задеть людей, которых она оставляет.

Когда приходится иметь дело с признаниями типа того, что собирается сделать Вин, которое может покачнуть мир кого-то другого из ее окружения, я всегда тщательно обдумываю, что стоит раскрывать, а что нет и какова степень моей ответственности.

– Однажды у меня был тридцативосьмилетний пациент, который признался в убийстве лучшего друга, – говорит Эбигейл. – Все произошло двадцать пять лет назад на мосту. Приятель моего пациента наклюкался и упал в воду. Мой пациент тогда решил, что его друг выплывет сам, и не стал за ним прыгать, но тот паренек стукнулся головой о сваю и пошел ко дну. Мой пациент никогда и никому об этом не рассказывал, опасаясь неприятностей из-за распития алкогольных напитков в подростковом возрасте.

– И что ты сделала?

– После смерти своего пациента я отыскала семью утонувшего парня и рассказала им правду. Мне пришлось. Иначе я не могла бы спокойно спать.

– Именно из-за этого я и волнуюсь. Что не смогу спокойно спать.

– Неужели твоя клиентка – серийная убийца или типа того?

– Нет. Никакого криминала. – Я поднимаю глаза. – Она просит кое-что для нее сделать. Нечто такое, что может травмировать ее мужа, когда она умрет.

– Желание клиента – закон.

– Я знаю. Но дело в том… Помогая ей, я вспоминаю о вещах, которые давным-давно похоронила.

– Вспоминаешь о вещах? Или о людях? – спрашивает Эбигейл и, поймав мой выразительный взгляд, уточняет: – Похоронила буквально или фигурально?

– Фигурально, – вяло улыбаюсь я.

– Дон, каково первое правило работы в хосписе?

Речь не о тебе.

Я отламываю кусочек бананового хлеба, и в голове вдруг возникает шальная мысль. Когда-то, в XVIII или XIX веке, в Англии было принято класть на грудь покойнику кусок хлеба, чтобы тот вобрал в себя все грехи. После чего местный поедатель грехов за особую плату съедал этот хлеб, беря на себя все прегрешения усопшего, чтобы душа, избавившись от их груза, могла попасть в рай.

– И что ты собираешься делать? – интересуется Эбигейл.

Я ем банановый хлеб и думаю о Вин Морс и ее пропавшем любовнике. Интересно, а что случалось с поедателями грехов, когда они сами умирали и не было никого, кто бы мог облегчить им душу? Интересно, чувствовали ли они в каждом кусочке вкус яда?

Перед уходом Эбигейл спрашивает, как поживает Брайан.

Сегодня утром, когда он спустился на кухню, с гладко зачесанными назад волосами, пахнущий шампунем и мылом, я протянула ему кружку-термос с кофе. Эта сцена настолько привычна для нас, что должна была давно вызвать у нас туннельный синдром. Но вместо того чтобы рассеянно взять кружку, собрать нужные для работы в лаборатории вещи и уйти не прощаясь, Брайан остановился прямо передо мной: «Бабушка говорила, что стряпня – это выражение любви. Не знаю, сойдет ли кофе за еду, но все равно… спасибо. За чашку любви».

При этих словах Брайан покраснел, а кончики его ушей стали пунцовыми. Такое поведение было настолько нетипичным для него, что я едва не расхохоталась, но что-то заставило меня сдержаться.

Быть может, с этого момента мы станем другими: теми, кто ценит, что имеет, а не живет надеждами получить что-то еще. «Всегда пожалуйста», – ответила я.