Иван Иванович не отвечал Моисею, и тот через какое-то время стал разговаривать сам с собой.

— Конечно, ему сидеть, а нам до Москвы только доехать и обратно. С другой стороны — еще неизвестно, что лучше, а что хуже. Вот ему каждый день и жилплощадь бесплатная, и горячая пища. А я уже второй день горячей пищи не видел. И с жилплощадью у меня проблемы. Тесть, старый козел, не хочет квартиру разменивать, так я с Ленкой на съемной квартире это самое… ютюсь… ющусь… Понятно, короче. Нет, а если с другой точки зрения посмотреть, так у меня отпуск бывает, мне отпускные платят, правда, маленькие… Хотя какие-никакие, а деньги. Ленке можно обновки купить, да тесть — старый козел — просил взаймы. Опять, гад, не отдаст…

Иван Иванович достал из кармана горсть грецких орехов и начал есть их, с шумом разгрызая крепкую скорлупу и бросая огрызки прямо на пол. Щукина, который стал уже задремывать, разбудил этот хруст. Моисей тоже зыркнул на Ивана Ивановича, потом замолчал и начал смотреть на него пристально, словно ожидая, что тот угостит его орешком. Но Иван Иванович молча щелкал один орех за другим.

Какие-то мысли забродили в голове Щукина. Он вдруг ощутил что-то похожее на вдохновение и подумал, что давно уже не чувствовал ничего, кроме тупой апатии и полного безразличия к себе.

Впрочем, почему безразличия?

Ведь он не пропускал мимо ушей ни одного неосторожно сказанного слова своего следователя. Другой кто на месте Николая, может быть, и прослушал бы что-то важное, но Николай-то уловил какие-то крупицы правды в речи мента, обращенной к нему, и по старой тюремной привычке отсеял их от привычной, вязнущей в ушах лжи.

— Дай орешек, — не выдержав, попросил Моисей у Ивана Ивановича.

— Последний, — сказал Иван Иванович.

Моисей замолчал.

Иван Иванович опустил руку в карман и достал еще один орешек. Разгрыз его, плюнул скорлупку на пол и снова полез в карман. Извлек еще один орешек и так же ловко разгрыз и его. Потом достал еще один.

— Ты же говорил — последний?! — возмутился наконец Моисей.

Иван Иванович удивленно посмотрел на орешек в своей руке.

— Последний, — подтвердил он. — И как он у меня в кармане завалялся?

Съев и этот орешек, Иван Иванович снова опустил руку в карман. И достал сигареты.

Моисей шумно выдохнул.

— Чего ты? — покосился на него Иван Иванович.

— Скучно, — отвечал Моисей. — Одуреть можно от скуки. И главное — спать хочу, а глаза закрою, и все плывет. Тошнит и спать не хочется.

— Это от переутомления, — авторитетно заявил Иван Иванович. — У меня тоже такое бывает.

— Слушай, — взмолился Моисей. — Сделай ты что-нибудь! Ты же это — опытнее меня, придумай, как хоть немного развлечься!

Иван Иванович закурил и выпустил струю дыма с таким видом, будто готов был прямо сейчас изречь пророчество, способное изменить ход истории. Моисей во все глаза смотрел на него.

— Ладно, — сказал Иван Иванович и, покосившись на Щукина, полез в карман своей форменной куртки, висевшей на полке рядом с ним.

Щукин открыл глаза.

— Вот, — сказал Иван Иванович, и Николай услышал восторженный голос Моисея:

— Водка!

— А ты думал, — прогудел Иван Иванович. — Первое средство от скуки. Хотел на ночь оставить, да смотрю, ты совсем измучился.

— Молодец… — сказал Моисей. — Я и правда совсем измучился. А закусывать чем? Не скорлупой же от твоих орехов.

«Скорлупа, — стукнуло в голове у Щукина. — Скорлупа ореха…»

Перед глазами его мелькнули солнечные летние вольные дни — широкий базар, многолюдная толпа и Вячик, старинный приятель Щукина, последние годы своей длинной жизни промышлявший на базаре игрой в скорлупку, — Вячик, научивший Щукина всем нехитрым премудростям этой игры.

«А что? — подумал вдруг Щукин. — Чем черт не шутит. Дай-ка попробую…»

Это был момент истины.

* * *

— Мужики! — рывком поднявшись, проговорил Щукин. — Дайте водяры стакан.

Моисей и Иван Иванович ошеломленно молчали.

— Вот это да! — первым опомнился Моисей. — Молчал, молчал всю дорогу, а теперь заговорил!

— Я ведь ее очень долго не попробую, — постаравшись придать своему голосу жалобные интонации, сказал еще Щукин.

Моисей и Иван Иванович переглянулись.

— Нам и самим мало, — сказал Моисей, а Иван Иванович строго посмотрел на Николая и добавил:

— С конвоируемыми воспрещается разговаривать. Тем более — водку пить.

— Водку пить вообще нельзя, — сказал Щукин. — В смысле, на работе. Тем более — на вашей.

— Ты чего это? — возмутился Моисей. — Накапать хочешь?

— Нет, — проговорил Щукин. — Ни в коем случае. Лучше вы мне накапайте стакан. Или полстакана.

Моисей посмотрел на Ивана Ивановича и пару раз хлопнул белесыми ресницами.

— Может, и правда дать ему немного? — неуверенно предложил он.

— Ни за что на свете, — твердо произнес Иван Иванович.

— Да он же ее сколько лет не увидит, — сказал Моисей. — Эй ты, — обратился он к Щукину. — Сколько тебе дали-то?

Щукин не успел ответить.

— Его еще не судили, — сказал за него Иван Иванович. — Везут на следствие.

— Вот видите, — тут же подхватил Николай. — А по закону, пока я не осужден, я считаюсь только подозреваемым. Может быть, я вообще невиновный? Как вы мне в глаза посмотрите, когда через год встретите на улице?

— Угрожает, — произнес Моисей, глядя на Ивана Ивановича. — Обещает встретить, как выйдет…

— Нисколько я не угрожаю, — поторопился Николай. — По-человечески прошу — дайте стакан водяры. Это ведь немного. Вы завтра гулять будете по улицам, хоть сотню бутылок сможете купить на свои бабки, а я в камере пухнуть буду… Ну дайте, — проныл Щукин, — чтобы хоть вкус ее не забыть.

Моисей снова посмотрел на Ивана Ивановича. Тот молчал.

— За что тебя? — спросил Моисей у Щукина, тиская в руках заветную бутылку.

— Улицу неверно перешел, — невесело усмехнулся Николай, — с чужим баулом.

— Да ладно тебе, — сказал Иван Иванович, но не Щукину, а Моисею. — Чего ты его слушаешь? Когда они правду-то говорили?

— Значит, не дадите? — вздохнул Щукин.

— Почему это? — поднял брови Иван Иванович. — Может быть, и дадим граммулечку. Вот только…

— Что? — жадно спросил Щукин.

— Спляшешь для нас или споешь, тогда подумаем, — проговорил Иван Иванович и подмигнул Моисею, как бы приглашая его к бесплатному веселью.

— Издеваетесь… — горестно констатировал Николай.