Теперь Гюда разглядела пилота по имени Оскар. Он был красавцем, даже брызги моторного масла красоту не портили. Кудрявый чуб, глаза чуть раскосые, нос длинный и ноздри тоже вырезаны наискось, – с лица похож на лесного оленя, если бы тот превратился в человека. Второй, которого Оскар называл Эноком, а один из усатых самолетных слуг (механиков, говорил Ниссе) – господином директором… этот не красавец, и одет обыкновенно. А держится – как будто у него на плечах невидимый груз, тяжелый, но дорогой, и другие этот груз всё же видят, уступают ему путь. Непростой человек.

– …Уделишь мне место в ангаре?

– В каком ангаре? Едем на фабрику. Хочу, чтобы Самуэль посмотрел усиление корпуса. Мне вовсе не надо, чтобы с увеличением мощности мои машины начали разваливаться в воздухе…

Да уж, подумала Гюда, сползая по тросу вниз и дрожа от запоздалого испуга. До этих слов мне не приходило в голову, что повозочка немного хлипкая для пятидесяти лошадей. Мои машины, сказал он? Сколько же у него аэропланов – три, четыре? Или целая дюжина?

Да, здесь всё еще была Швеция, только вечерний воздух чуть теплее. И морем пахло с другой стороны, с запада, а не с востока. Самолет привезли в занятное место – город не город, хутор не хутор. Было здесь два или три длинных приземистых дома, похожих на риги, назывались «цеха», и еще сколько-то домов поменьше. В одном из цехов его и оставили.

Гюда спросила себя, страшно ли ей, хочется ли домой. И тут, пожалуй, стало страшно, потому что домой не хотелось. Дом ее был здесь, возле этой деревянной господской игрушки. Прежняя жизнь оборвалась и улетела, началась новая, непонятная.

Нехорошо вышло с родителями, надо будет послать к ним галку или скворца. Но, может, и к лучшему, что не пришлось просить разрешения. Гюда попыталась сложить в уме слова, которые сказала бы им. Безнадежно помотала головой и решила подумать о чем-нибудь попроще. Например, о том, где она будет жить.

Когда затихли людские шаги, она выбралась из аэроплана, огляделась. Мусор на полу – опилки и стружки, не тут наструганные, а приставшие к башмакам людей. Лампы – электрические груши в жестяных воротниках – не горят. Пахнет бензином и маслом, а из-за дальней двери – свежим деревом и краской.

Ночь не спешила, сквозь окна пробивалось достаточно света. За дверью был зал, и там лежали на огромных столах, стояли наклонно деревянные решетки, ладно собранные и покрытые лаком. Нехитро было признать в них крылья аэропланов, только еще не обтянутые полотном. Крылья для трех аэропланов. И не все одинаковые, одни побольше, другие поменьше.

Гюда подняла голову, осмотрела балки, что поддерживали широкий двускатный потолок. В крайнем случае можно устроиться наверху, вон в той клетушке, например… но всё же это было неуютное, нежилое место.

То, что она искала, нашлось чуть дальше. Дом на вид постарше прочих и гораздо поменьше, выкрашенный красной фалунской краской, с залой и кухней. В зале стояли столы, тут было хоть и грубое, но давно заведенное хозяйство, запахи стряпни – вареного гороха, картошки, остывшей кофейной гущи. На кухне кто-то спал. А на нижней перекладине лесенки, ведущей из кухни на чердак, были вырезаны знакомые руны.

Вежливое приветствие пропало впустую. Прежний жилец давно покинул чердачную каморку – верно, со своими людьми, что жили тут прежде, до фабрики. Но тут были добротная кровать, стол и верстак, а в очаге даже остался таганок для котла. Дымоход, который люди назвали бы просто щелью, уходил в кухонную печную трубу. Гюда прошептала заклинание, и каморка приняла ее.

Она успела стереть пыль, вымыть пол и развести маленький огонек, только чтобы прогнать сырость, когда скрипнула дверь. Мягкий подвижный носик, пышные веера усов, черничники глаз – чердачная жительница.

Привет! Жить тут будешь?

– Привет, ночная хозяйка, – ответила Гюда. – Осмотрюсь пока, может, и буду.

Сама откуда?

– С севера, с Лидингё. Гюда Энарсон, к услугам твоей милости.

Не слыхала. Ну, оставайся, пожалуй, а то что за двор без томте. Кажется, и кошке обрадуешься, так скучно.

– Спасибо, ночная хозяйка, – серьезно ответила Гюда.

Обожди.

Когда совсем стемнела, мышь явилась снова. Она тащила свечу, почти не погрызенную.

– Благодарствую.

Не за что, – был ответ. – Это не сало.

– Не сочти за обиду, дружище, но откуда у тебя аэроплан? Ведь эта райская птичка стоит чертову уйму денег, несколько тысяч американских долларов?

– Как будто да. Я разве не похож на человека, у которого тысяча-другая долларов всегда в кармане?

Трое пилотов за отдельным столом рассмеялись. Гюда смотрела на них с балки под потолком, видела кружки кофе – коричневые круги с белыми ободками, – руки и головы. Светлый кудрявый чуб и коротко остриженный затылок Оскара. Ранние залысины Альрика, того, кто спросил про деньги. Гладкие рыжеватые волосы барона Густафа фон Нолькена, разделенные косым пробором, – точь-в-точь булочка криво выпеклась.

– Не похож, – резко сказал Альрик, – я говорю это как видный специалист по неимению денег. В уплату за свой я отдал наследственные акции, да еще прибавил ту сумму, что мне выслал отец на последний год в университете. Я, видишь ли, нахожу, что иметь самолет лучше, чем ренту, и физику с инженерными дисциплинами он поможет мне освоить быстрее, чем нудные лекции, устаревшие еще пять лет назад!

– Только диплома он тебе не выдаст, вот в чем штука, – заметил Густаф.

– Иди к черту! Тебе-то легко говорить.

– Все почему-то говорят, что мне легко, даже те, кто…

– Ш-ш, ш-ш! Ребята, сбавьте обороты! Альрик, ты спросил, откуда у меня Блерио, – изволь: я выиграл его в «макао». Потому и назвал «Фортуной».

– Выиграл самолет в карты?!

– Вот это здорово!

– Сейчас я тоже так думаю, – со смешком признался Оскар, – а тогда думал: дурацкое приключение. Служит у нас в полку один… пусть будет Янсен. Из купеческой семьи, у папочки его магазин на Вестернланггатан. И как-то раз он, спьяну или на пари, купил себе самолет. Вот этот самый: американская лицензионная сборка, мощный мотор, усиленный корпус. Купил и купил, в полку пошутили и забыли. А потом мне пишет его сестра, просит о встрече в кафе по сверхважному делу.

– Сестра?

– Сестра?!

– Сестра-сестра. У многих людей бывают сестры, нет причины таращить глаза. Я отвечаю как должно, прихожу в кафе. Девушка крутит в пальцах платочек, говорит: умоляю, спасите моего брата, избавьте его от этой ужасной машины. Мама, говорит, видела плохой сон про него, что он упал и разбился, и с тех пор не спит вовсе, и я не сплю.

– А ты тут при чем?

– Я тоже ее спросил. А она, представьте: брат и все его друзья про вас говорят, что вы в карты, пардонемуа, просто зверь.

– Ого! А это так?