На известном белом минивене мы добрались до автобусной станции в районе даунтауна. До отправления автобуса оставалось полчаса. Мы направились к кассам, чтобы купить билет Кате, но ни одного свободного места не осталось — до Феникса были распроданы все билеты.

— В позапрошлом семестре у меня был предмет «искусство», — немедленно заявила Катя, как только мы отошли от кассы. — Преподаватель был просто super hero, постоянно вещал нам про культовые американские места, и как-то раз он рассказывал про гору спасения. Слышал что-то про это?

— Кристофер Маккэндлесс встречался с Леонардом Найтом в месте под названием Salvation mountain. Это оно?

— Йес!

— Очень хорошо! И что ты хочешь этим сказать?

— Не торопись. В эту субботу у меня должна быть репетиция в театре. Я играю в спектакле «В ожидании Годо». Спектакль длится два с половиной часа, и в нем все актеры сидят и все время тупо ждут Годо. Прямо сейчас я чувствую себя одним из этих актеров. Хочу попасть к Salvation mountain уже год. И почему я этого не сделала раньше? Я больше не могу ждать своего Годо! Макс, Дима! Поехали на гору спасения прямо сейчас!

Начинала твориться замечательная калифорнийская буффонада. Почесав голову две минуты, я решил отдать целых двадцать долларов, несусветные деньги, за то, чтобы поменять билет на автобус до Феникса на свободную дату в течение недели. Макс закинул в фургон четыре сникерса, три бидона с молоком, два рюкзака и одного меня. В такой компании — кто в чем был — в двенадцать ночи мы выдвинулись на восток из Лос-Анджелеса.

Лунный свет пробивался сквозь дырчатую решетку фургона и падал на красную шляпу с изображением медведя, подаренную мне Портновым. Я трясся в заднике минивена, просматривая фотографии Лос-Анджелеса, укрывшись спальником, попивая пропавшее молоко, которое капало на кнопки ноутбука. Мы ехали в какую-то дикую пустыню с какой-то девушкой из какого-то Голливуда, и на каждом повороте я летал по всему фургону наперегонки с катающимися бидонами молока, сменными объективами и потертыми рюкзаками. Когда Макс и Катя спокойно сидели на сиденьях спереди, все содержимое минивена превращалось в суп, равномерно перемешиваемый неизвестным половником извне. Словно фрикаделька я вращался во всей этой американской истории, пока в наушниках играл трек Worakls — Porto, который исключительно точно передавал окружающее настроение. И было в этом мгновении неизвестности что-то прекрасное, молодое и авантюрное, что заставляло мое сердце биться чаще. И именно тогда в голову прокралась отличная идея: «Ба, да у меня под боком еще одна новая страна! Почему я о ней раньше не думал? Ну их, эти западные штаты. После Калифорнии я поеду в Мексику».

Примерно там, где эта мысль закончилась, я предался царствам снов, хотя мое тело по-прежнему каталось по фургону. А потом машина остановилась, двери распахнулись, мы вышли наружу и уткнулись в небо. Несомненно, для описания количества увиденных звезд стоило бы употребить какую-нибудь диковинную метафору, заправленную парой эпитетов и сравнением с цитатой великого автора, но я скажу, что звезд над головой было просто до-хе-ра. Настолько до хера, что мы не смогли ничего выговорить и, замолчав, смотрели в бездонное небо. Это было безумно красиво. Максим, Катя, Дима и Минивен стояли посреди той самой пустыни, которую обычно представляют себе при слове «пустыня»: песок, пейоты, бесконечность, и все это было выбелено светом нескольких сотен звезд. Чтобы спастись от окружающего космоса, мы вчетвером обнялись и позволили красоте течь через нас. Эта ночь, длинная, как пара по истории американской независимости, говорила: звезды светят всегда, но днем вы слепы, потому что смотрите на зеленые фантики у себя под ногами. Как знать, быть может, на другой стороне планеты кто-то так же стоял и ловил ртом первые снежинки, обжигая нарумяненные щеки, кто-то, кто занял мое место, пока я стоял здесь, ловя ртом неуловимые звезды.

Вскоре мы въехали в национальный парк Joshua tree, то есть в дикую пустыню, посреди которой пролегла дорога с идеальным асфальтом, уставленными по бокам умывальниками и скамейками. Поначалу округа была засеяна клонами кактуса, этого сморщенного неспелого огурца, неудачного синтеза баклажана и ежа, тогда как при углублении в местность поросла деревьями Joshua, в честь которых и была названа. Эти растения походили на мохнатые хоботы слонов, на концах их венчали длинные листья, словно застывшие зеленые салюты. Мы двигались среди американских диких пейзажей, пока не уперлись в груду огромных желтых валунов. Похожие горы были видны со всех сторон, и на совете стаи было решено лезть на ближайшую, самую высокую. Мы карабкались, подсаживая друг друга на плечи и затаскивая на верхние ярусы, пока не добрались до самого верха. Отсюда было видно, сколь быстро в пустыне восходит солнце. Еще недавно противоположная от рассвета сторона неба была исполосована синими и фиолетовыми линиями, а пятью минутами позже там резко появилась красная краска зарева. От дальнего угла горизонта до наших голов солнце плавно и уверенно покрывало светом все, что попадалось на его пути.

Как нам стало известно позже, до наступления десяти утра здесь было запрещено спать в собственных транспортных средствах, а также под ними и на них — это строго контролировалось местными рейнджерами. Именно поэтому я вскарабкался на крышу нашего фургона, испил молочка из бидона, положил его под голову, распластался звездой на горячем металле и немедля уснул под ровными лучами солнца, постепенно накаляющего пустыню. Два моих спутника разлеглись меж распахнутых дверей багажника и последовали дурацкому примеру.

Через пару часов всех разбудил телефонный звонок: Максима немедля вызывали в Лос-Анджелес. Дело было настолько срочным, что мы запрыгнули в фургон кто в чем был, допили все имеющееся в бидонах молоко и порулили обратно на запад. Идея попасть к Solvation mountain на минивене разбилась. Но никто не хотел отступать от своего: Макс рвал в LA, а Катя строго-настрого порешила добраться до горы спасения к завтрашнему утру автостопом. На развилке Десятого фривея и Шестьдесят второго шоссе мы остановились: мне предстояло выбрать, с кем продолжать свой путь.

— Катя, объясни, если я не возвращаюсь в LA сегодня, то уже не успеваю ни на какие автобусы до Феникса, верно?

— Да.

— То есть я не попаду вовремя в Майами, верно?

— Да.

— Не, ну, что я — дурак? Понятное дело, что я еду с тобой.

Несомненно, мне хотелось спастись. А это значило, что нам с Максимом нужно было разделяться. Мы крепко обнялись на прощание и развернулись в разные стороны. Макс опустил голову, но уверенно зашагал к минивену, а я побрел с Катей в сторону забора из проволоки, который предстояло перелезть, чтобы оказаться на позиции у хайвея. Начала подкатывать печаль, и я знал, что, если существует тоска мужчины по мужчине, то я точно собирался пронести ее через всю Америку до России. И много месяцев спустя, когда я в одиночестве провожал закаты в горах, начинал тосковать по Максиму и белому фургончику, по золоту закатного Тихого океана и лихой езде по каньонам, по атмосфере дружбы и простоты.

— Макс, стой! — неожиданно закричал мой рот. Я догнал поникшего товарища и хлопнул по плечу.