– Что за дурацкий вопрос? За «Форти Найнерс».

Иден от изумления широко распахивает глаза и даже приоткрывает рот.

– Я видела у Дина фотку, на которой вы позируете у стадиона, а рядом – ваши отцы, – своим низким, чарующим голосом медленно произносит она. – Ты там стоишь с таким затравленным видом, будто тебя притащили на матч силком. Но ведь это была игра с участием «Форти Найнерс»! Если ты фанат этой команды, почему ты там как в воду опущенный?

Замираю. Разумеется, Иден говорит о той самой фотографии в гараже Дина, при взгляде на которую я ощутил прежний страх и отчаяние.

– Дин обещал спрятать ее подальше, – непроизвольно мямлю я.

– Что произошло в тот день? Тайлер, ответь! – требует Иден.

Нет, она явно не намерена отступать. Неужели настолько проницательна, что различила на снимке в моих глазах боль? Невыносимую душевную боль, которая куда мучительнее физической. В тот вечер во мне словно что-то надорвалось. Я был сломлен, подавлен и сам себе казался ничтожеством.

На меня вдруг заново накатывают чувства, которые я испытал тогда, на стадионе. Опасаясь, что этого не выдержу, хватаю с тумбочки пустой стакан и изо всех сил стискиваю его, чтобы выместить на нем хоть толику своей ярости. Отворачиваюсь к окну, туда, где сияют праздничные огни города. Во что же превратилась моя жизнь…

– Иден, ну почему ты такая? – бормочу я и, опустив голову, зажмуриваюсь. – Тебе совершенно незачем это знать. Остальные-то обходятся.

– Тайлер, – горячо и отчаянно шепчет Иден. Я кидаю на нее взгляд через плечо. Она участливо смотрит на меня, прижав руки к груди. – Расскажи. Пожалуйста.

Снова зажмуриваюсь. Иден так настойчиво пытается до меня достучаться, но я боюсь поведать ей свою самую сокровенную тайну, которая уже успела стать частью меня самого. Я ведь целых пять лет держал все в себе, и теперь мне не так-то просто раскрыться.

– Не заставляй меня, – еле слышно прошу я.

Иден, приблизившись, встает передо мной и кладет ладони мне на грудь. Наверное, она ощущает, как гулко стучит мое сердце.

– Пожалуйста, – с нежностью просит она.

В глубине ее поблескивающих светло-карих глаз светятся забота, тревога и искреннее желание меня понять. Я никому не рассказывал правду об отце из опасения, что после этого ко мне никогда не будут относиться как прежде. Я не хотел жалости и сочувствия, не хотел остаться для всех просто мальчиком, которого избивал отец. Стремился доказать: я сильнее, я справлюсь. Взял за правило ни перед кем не проявлять своей слабости. Но Иден – исключение. В ней есть что-то такое, что утешает, успокаивает и внушает уверенность: она обязательно обо всем позаботится, и у меня все будет хорошо.

– Мой отец – сволочь, – преодолев сомнения, с болью выдавливаю я. Язык не слушается, а сердце пускается в бешеный галоп, как будто у меня вот-вот случится приступ. – Я говорю всем, что он сидит в тюрьме за угон машины. Но это неправда. – Уставившись в стену, часто моргаю, чтобы сдержать слезы, и сжимаю зубы. Вот-вот вырвутся слова, которые словно ножом полоснут по моей душе. Наконец, решившись, почти беззвучно произношу: – Он в тюрьме за жестокое обращение с ребенком.

Тихо охнув, Иден бледнеет. Закрываю глаза. У меня щемит в груди.

– С тобой? – в испуге лепечет она.

Не размыкая век, молча киваю, боясь расплакаться. В горле пощипывает. Иден прерывисто вздыхает.

– А Джейми и Чейз?

– Только я. – Если бы отец выбрал не меня, а моих братишек, я бы не выдержал.

– Тайлер, я… – Ее голос дрожит. Иден не убирает ладонь с моей груди, желая показать: она здесь, со мной. – Мне так жаль…

Раскрыв глаза, отстраняюсь от нее. Мне не нужна жалость! Иден, белая, как мел, опускает руку. На ее щеках блестят слезы.

– Никто об этом не знает, – бормочу я. – Ни Тиффани, ни Дин… вообще никто.

– Почему ты им не рассказал?

– Чтобы они, глядя на меня, не думали «ах, бедненький»! – выкрикиваю я.

Почти физически ощущаю, как гнев волной поднимается во мне и выплескивается наружу. Отхожу от Иден и, пытаясь успокоиться, опираюсь на тумбочку.

– Сострадание – для слабаков! А я решил, что больше не покажу своей слабости!

Ненавижу отца! Он сломал мне жизнь. Зачем он так со мной?! Чтобы дать выход своей ярости, с размаху ударяю по тумбочке кулаком. Едва не разбиваю в кровь костяшки пальцев, но мне плевать: я стал нечувствительным к боли.

– Все детство я был слабым! Все, к черту! Хватит с меня!

Иден качает головой.

– Ты был не слабым, а просто маленьким.

Неправда. Будь я сильнее, я бы постоял за себя, обратился к кому-нибудь за помощью. Вновь опускаюсь на пол и, привалившись к стене, вздыхаю.

– Знаешь, я ведь долго не мог понять, почему отец меня не любит, – признаюсь я. Пусть я не могу излить Иден всю душу, мне необходимо выговориться и наконец освободиться от наболевшего. – Все гадал, что во мне не так.

Иден молча опускается на ковер напротив меня и скрещивает ноги. Она готова меня выслушать, и, пожалуй, сейчас это все, что мне нужно. Может, мама права: если поделиться с кем-то, действительно становится легче.

– Мама с отцом… – начинаю я, тщательно подыскивая слова. Все сложно. Не знаю, как об этом рассказывать. – Они еще учились, когда я родился, и, видимо, понятия не имели, что делать дальше. В итоге оба слегка помешались на карьере. Отец основал свою чертову компанию…

– «Грейсоны», – тихо бормочет Иден. Значит, не забыла.

– Да, «Грейсоны», – подтверждаю я и, наклонившись, обхватываю колени. Сердце все еще колотится. Это долгая история, поэтому я прокашливаюсь и продолжаю: – Сначала у него все шло отлично, бизнес быстро развивался и процветал. А через несколько лет, когда мне было восемь, сорвалась какая-то важная сделка. Отец очень вспыльчивый, характер – порох. Однажды, когда мамы не было дома, он вернулся из офиса злой как черт. Что-то взбесило его на работе, а я попал под горячую руку. Я тогда решил, что это случайность и такое больше не повторится. Но потом все его сотрудники начали один за другим увольняться. Отец дико нервничал, кипел от ярости и срывал злость на мне. Сначала раз в неделю, а позже – каждый день. Он мне все запрещал. Требовал, чтобы я сутками корпел над учебниками, чтобы потом поступить в университет Лиги плюща и поправить дела фирмы. А я не хотел туда поступать! Да и заниматься фирмой тоже. И все равно торчал в своей комнате и пытался сосредоточиться на уроках, иначе отец бесился. Лез из кожи вон, чтобы ему угодить, но отец все равно оставался недоволен. В общем, я был для него и футбольным мячом, и боксерской грушей. – Умолкаю. Тяжело об этом говорить. Мне живо вспоминается отец, его безумный взгляд, железные кулаки и вечные извинения. – Каждый божий день, – шепчу я. – Целых четыре года.

– Это ужасно, – сочувственно произносит Иден. – Прости. Если бы я только знала…