вас”. – “Это все?” – “До чего вы нетерпеливы, но только впустую. Если бы это было все, я бы просто послал вам записку или, еще проще, позвонил вам. Но это только начало”. – “Что же еще?” – “А Синейшина, теперь, вспомнив про Яблочкова, вы забыли про Синейшину, а когда вспомните про Синейшину, из головы вашей вывалится вновь Яблочков. Удивительное устройство. Вот что значит хвататься за все в жизни, разбрасываться, метаться из стороны в сторону, цвести пустым цветом. Ничего путного никогда из вас не выйдет, Ильязд. Выберите себе какую-нибудь область, какую-либо среду, дело и застряньте на них, вам необходимо застрять, иначе вторую половину жизни вы проживете так же ничего не сделав, как первую. Поверьте мне”. Ильязд подошел к Суварову и погрузился в диван со скучающим видом: “Я узнаю вечные наставления моих родителей”. Лицо Суварова просияло. “Вот видите, это только доказывает, что я прав. Тысячу раз прав. И что я забочусь о вас, как родной отец”. Смелость марочника (дал всего пятьдесят долларов, а воображает), который не раз заявлял, что ничего не признает, кроме дела (а он не бросался из стороны в сторону, это несомненно), выводила Ильязда из себя. Но он уже успел успокоиться, разговор затягивался и поэтому стрелы Суварова уже не попадали. “Вернемся к Синейшине. Откуда вы знаете, что он провокатор?” – “Вы же сами мне рассказали во время нашей первой встречи”. – “Я только высказал предположения”. – “Этого достаточно”. – “Но какая связь между Синейшиной и опасениями Яблочкова?” – “Я думаю, что если на острове Халки затевается какое-нибудь дело тревожного характера, то, очевидно, это не коммерческое предприятие и не организация кружка молодых поэтов. И Синейшина должен быть в курсе этого дела. А так как он провокатор…” – “Все эти выводы очень милы, Суваров, но незачем щеголять вашей логикой, – отрезал, вставая, Ильязд, довольный возможностью перейти в наступление. – Вы знаете лично Синейшину?” – “Я знаю его как моего клиента, продавшего мне немалое количество денежных знаков, вывезенных им из России, и знаю его как русского и под русским именем Белоусова. Да и все, кого я знаю, знают его как Белоусова, вы один только как Изедин-Бея, прозванного в плену Синейшиной”. – “Не я один знаю его за турка, напротив, я знаю немало лиц, которые знают его только как Изедин-Бея, прозванного в плену чем-то вроде Голубого”. – “Тем лучше, но так как вы единственный из моих знакомых, который может его разоблачить или во всяком случае помешать его козням, так как у вас должны быть доказательства, что он турок, и так как Яблочков должен быть у него в лапах, как и все остальные наивные русские, то я должен обратить внимание на вашу обязанность”. Ильязд был в отчаяньи. Что за сила была у этого Суварова, с какой простотой он обезоруживал, гнул, заставлял сдаваться, признать собственное бессилие! Ильязд упал в подвернувшееся кресло, изможденный и конченный. И вдруг он вскочил, хватаясь за какую-то неопределенную возможность: “Вы лжете, я убежден, что вы лжете, что все это подстроено, хотя и не могу поймать вас. Почему в тот вечер на крыльце вашего омерзительного вертепа вы захлопнули дверь тотчас, когда увидели, что Синейшина стоит на улице, разглядывая театр?” – “Послушайте, у вас отвратительный характер и вы щеголяете, наоборот, полным презрением к логике. Белоусов – мой клиент, которого вы знаете за Синейшину. Что вы его мне разоблачили, это мне весьма ценно, я вам за это признателен, но мне невыгодно, чтобы Белоусов знал, что я знаю, что он Синейшина. Вот почему я вас и покинул. Это просто, не правда ли?..” Портьера открылась, и на пороге появилась Езабель. “Ильязд, наконец я вас нашла, почему вы скрылись? – она подошла к нему, взяла его за плечо, не замечая Суварова. – Что с вами, вы огорчены?” – “У меня был неотложный разговор, простите, но теперь я к вашим услугам, – ответил Ильязд, мгновенно успокоившись и решив покинуть Суварова, не представляя девушки этому торговцу живым товаром. – Пойдемте”. Он подал Езабель руку и направился к выходу. Но Суваров не напрасно пообещал, что это не все. “Яблочков будет у меня завтра, – громко отчеканил он, не вставая с места, – что я должен ему ответить?” – “Простите, – ответил, Ильязд, полуобернувшись, – я занят”. – “Хорошо, я передам ему, что он может умирать, как хочет”. – “Простите, Езабель. Я вас прошу ничего не передавать, я не нуждаюсь в вашем посредничестве”. – “Ха-ха, вы здорово играете в ядовитое сердце. А на самом деле, я знаю, оно разрывается от беспокойства за Яблочкова”. И вдруг произошло то, чего Ильязд менее всего ожидал, но что широкая улыбка Суварова определяла, как давно жданное им событие. Езабель, оставив Ильязда, подошла к Суварову в бешенстве: “Мистер Суворов16, если мистер Ильязд не знает, с кем у него дело, то я принуждена буду предупредить его, так как я вас достаточно знаю!” – “Пожалуйста, мисс Езабель”, – спокойно ответил Суворов, вставая. “Вы его знаете?” – удивился Ильязд. “Да, я достаточно его знаю и убеждена, что он собирается и вас вовлечь в круг своих темных дел, как он пытался втянуть моего отца”. – “Мисс Езабель, ваш гнев заставляет вас говорить безрассудно, – запротестовал Суворов, – разве в том деле, которое я предлагал вашему отцу, было что-нибудь предосудительное, караемое законами уголовными или нравственными? Вы внушаете мистеру Ильязду довольно странные идеи на мой счет!” – “Я вас тоже знаю, Суваров, – оборвал Ильязд, – я знаю, в какие предприятия вы помещаете капиталы”. – “Я помещаю их всюду, где они способны расти, так как они должны расти, но я не совершаю ничего постыдного или преступного”. – “Есть ценности, которыми не торгуют, на которых не наживаются, – упрямо пробурчала Езабель, топнув ногой, – вам это непонятно, торгующему в храме, но тем хуже для вас. Но я полагаю, что вопрос исчерпан. Ильязд, идемте”. – “Мисс Езабель, – торжествуя, вскричал Суваров, – вы противоречите себе. Ибо если вами руководит нравственность, то можете ли вы продолжая убаюкивать Ильязда, позволите ему бросить на произвол нищего и больного друга, которому он надавал столько обещаний и который погибнет без его заступничества?” – “Суваров, что за шантаж?” – закричал Ильязд, но Езабель была уже сломлена. Она готова была плакать. “Ах, оставьте мне Ильязда, на что он вам, оставьте его в покое, мир велик, помещайте ваши капиталы куда хотите, но оставьте в покое нас. (С ударением на нас.) Я все знаю, я все слышала, я знаю, что это подстроено, что если Яблочков умирает, то