из-за вас, из-за вас, из-за ваших козней. О, идемте, идемте отсюда, Ильязд, я не могу устоять от этого искушения, я не могу вам запретить спасать ваших друзей и однако должна запретить, ах, вы мой, вы наш, вы должны остаться с нами, иначе вы погибнете совместно с другими, вы не знаете силы этого человека, бежим, бежим отсюда!” – она умоляла, подойдя к Ильязду вплотную, почти прижавшись к нему, став между ним и Суваровым, словно желая заслонить лицо Ильязда. Но Суваров, направившись к выходу, приподнял портьеру и бросил: “Я вас покидаю, прощайте, все это слишком трогательно. Ильязд, мой вам совет, не будьте такой невыносимой тряпкой. И вот вам ключ загадки”. – “О, нет, не смейте”, – закричала Езабель, не оборачиваясь и почти заслоняясь от удара. “Не я один здесь комедиант, – продолжал Суваров сухо и настойчиво, – не забудьте, что мисс Езабель дочь другого, также покинутого вами друга, Озилио”. И он исчез, оставив бесчувственную Езабель и дураковатого Ильязда.

<10>

<…>1 Кто-то по соседству с ним захихикал пронзительно. Кто-то ответил громовым хохотом. Хаджи-Баба, сняв левой рукой очки и правой держась за горло, свирепел. Шоколад-ага, выскочив вперед, руки в бока, пронзительно квакал. Кто на “а”, кто на “и”, кто на “о”, кто на “у”, кто блеял, кто ржал, лаял, мяукал, кто хрюкал, кто тявкал, кто ревел или каркал, чирикал, свистел, ворковал, пищал или кудахтал, и легчайшие своды мечети раздвигали до удивления этот невероятный зверинец.

Но островитяне не обратили ни малейшего внимания на этот хохот. Они прошли вдоль до помоста, столпились и, потрясая поддельным оружием, начали голосить: “Наша София, наша София!” Кто<-то> поднял Олега на плечи, и тот пытался достать до какого <-то > крючка, чтобы повесить на нем щит2. Но в эту минуту подоспевшие из соседнего полицейского управления3 ворвались в мечеть и бросились на островитян. Смех турок замолк, и они, повскакав, также полезли на ряженых. Яблочков полетел на пол, не успев повесить щита. Началось неистовое побоище. В стороны летели фески и тюрбаны, бумажные клочья и картонные сабли, крики, ругань, лица, перепачканные кровью. Но полицейские и кабардинцы превосходили русских численно, оттеснили их вскоре к выходу, а потом на двор. Хаджи-Баба, увидев, что дело дрянь, увлек за собой Ильязда в сторону и вытащил за собой на хоры. Через несколько минут собор опустел. Шум битвы доносил <ся> уже со двора. Только Озилио, нетронутый, неприкосновенный, дремлющий стол, оставался стоять посередине, а под куполом в золоте плавал розовый шар Яблочкова.

Синейшину с минуты появления русских никто не видел4.

11

Естественно, в городе только и было разговора, что о нашествии русских на Айя Софию. Об их высадке около Конюшенных ворот1, откуда, завернутые в одеяла, они поднялись к Айя Софии. О том, как стража была застигнута врасплох и раньше, чем успели собрать полицейских и дали знать оккупационным властям, русские проникли в собор со странными песнями и натворили внутри, прежде чем их выкинули вон, такого, что поведение оккупационных властей, никого не задержавших, вызвало взрыв всеобщего негодования. Несмотря на энергичные представления шейх-уль-ислама и Великого везира2, французы и англичане заявили, что они не находят состава преступления, чтобы привлечь кого-либо из участников нашествия к ответственности, и только позволили туркам поставить вокруг мечети сильную стражу, чтобы избегнуть повторения подобных случаев.

Естественно поэтому также, что Ильязд в своем кругу был героем дня и в который раз должен был рассказывать налево и направо о событиях, свидетелем коих ему довелось быть. И потому, когда несколько дней спустя ему пришлось отправиться на коктейль в военную школу, в гости к английским офицерам, он должен был еще раз в течение доброго часа рассказывать об этой истории, которая не переставала вызывать всеобщее недоумение. Но когда его черед был кончен (в конце концов, нового Ильязд ничего не мог сообщить, так как все было всем давно известно, и только свел до настоящих размеров газетные и городские басни), все обратились к полковнику Робертсу, одному из глав междусоюзной полиции, требуя объяснений, что удалось по этому поводу выведать и почему это подобные выходки проходят безнаказанно. “Что вы хотите, – отвечал тот, – если бы здесь было султанское правительство, оно, конечно, могло бы повесить всех за оскорбление святыни. Но в чем мы можем усмотреть оскорбление святыни? Обратите внимание, среди ряженых не было ни одного духовного лица, мы точно выяснили это, значит, и речи быть не может об отправлении христианского служения в мечети. Далее, вся эта публика была в резиновых калошах, которые были оставлены у входа – соблюдение порядка. Поставить русским в вину, что у них были на голове уборы, можно было бы в церкви, никак не в мечети. Воздушные шары – они вырвались во время драки. Щит, который пытались повесить, что в этом преступного? Но, наконец, и это самое важное, все это воинство было совершенно мирным. Ни на ком не только не оказалось оружия, не только ружья, шашки, сабли, мечи, копья и прочее оказались поддельными, но не деревянными даже, так как деревянной шашкой или ружьем можно причинить поранения, а картонными, в частности, ружьями, умело склеенными и полыми внутри… – совершенные елочные украшения большого размера. Очевидно, что устроители этого исторического шествия пытались избежать каких бы то ни было намеков на вооруженное вторжение, и так как неизвестно, каким образом стражи у входа в эту минуту не было, а в мечети шел богословский спор, то как же вы хотите, чтобы мы сочли эту, хотя и неуместную, выходку за преступление? Единственный слабый пункт – обострение междунациональных отношений. По этому вопросу генерал еще не вынес окончательного решения”.

– Разрешите, полковник, – заметил Ильязд, – высказать вам свое мнение, которое, может быть, заслуживает вашего внимания, так как это мнение русского. Мне весь этот балаган кажется чрезвычайно подозрительным, так как я решительно не допускаю, ввиду их материального и морального3 положения, чтобы у кого-либо из островитян хватило ума и особенно настойчивости проделать подобный номер. Напротив, я вполне допускаю нелепое нападение на Софию, но всерьез, а не такое во всяком случае. Ими руководили, и было бы любопытно, чтобы вы выведали, откуда дует ветер.

– Я совершенно с вами согласен, – продолжал Робертс. – Мы допрашивали участников, но ничего выяснить не могли. Не пытать же нам их. На это у нас также нет оснований.

– Вы пытаете.

– Разумеется. В отношении туземцев приходится быть энергичными. Простите меня,