Лето выдалось неудачным. Последствия инцидента с «телеграммой Крюгеру» все еще давали о себе знать. Пришлось отменить намеченный визит к Лоутерам. Королева Виктория не пригласила его на свой юбилей, который должен был отмечаться на следующий год. Во время очередной «северной экспедиции» Эйленбург настойчиво внушал ему, что нужно сделать: в первую очередь — убрать Бронзарта фон Шеллендорфа, он всем надоел со своими новшествами по части военной юстиции, Маршалль фон Биберштейн тоже хорош — это он главный виновник заварушки с Крюгером. Неизвестно, чем бы все это кончилось, сумел бы Фили настоять на своем или нет, но путешествие пришлось срочно прервать — у Вильгельма снова заболели уши.

Снова зашаталась почва под канцлером. В качестве его преемников назывались разные имена — Бото Эйленбург, Бронзарт фон Шеллендорф, Вальдерзее, но все сходились на том, что дни Гогенлоэ сочтены. Они ошиблись. Канцлер устоял и, более того, сумел наконец-то к осени добиться согласия кайзера на реформу военного судопроизводства. Удержался на своем посту и Маршалль фон Биберштейн, сумевший удачно справиться с развернутой против него клеветнической кампанией (она была связана с именем бывшего телохранителя кайзера, полицейского инспектора Ойгена фон Тауша). Министр подал на Тауша в суд, и, хотя добиться обвинительного приговора не удалось, истец, сам отличный знаток юриспруденции, явно одержал моральную победу над ответчиком; Маршалль фон Биберштейн стал самой популярной фигурой в правительстве, и метившему на его место Бюлову оставалось только ждать.

В сентябре в Силезии состоялись очередные большие маневры. 5-го числа кайзер принял в Бреслау высокого гостя — российского императора. Вильгельм, одетый в мундир Александровского полка, выглядел болезненно-бледным. По воспоминаниям очевидцев, застольному разговору двух монархов мешала громкая музыка. Вильгельм произнес речь на тему русско-германских отношений — по мнению Гогенлоэ, вполне приемлемую. С ответным словом выступил царь со стандартными заверениями: «Я искренне разделяю высокую оценку традиционных связей, объединяющих наши страны».

Двумя днями позже в личной жизни кайзера произошло знаменательное событие — знакомство с англичанкой по имени Дейзи Плесс. Эта дама, вышедшая в 1891 году замуж за немецкого владетельного князя (позднее — герцога) Генриха XV, давно уже положила глаз на нашего героя. В июле она рассчитывала встретиться с ним в Примкенау, имении брата Доны, герцога Гюнтера (как мы помним, тот попал в немилость при дворе из-за дела Котце, но, видимо, успел уже заслужить прощение). Тогда не удалось, сейчас — получилось. В Бреслау предстояло открытие очередного памятника Вильгельму «Великому», на котором должен был присутствовать кайзер, туда же отправилась и Дейзи.

Вильгельм предстал перед ней в мундире кирасира, с орлом на шлеме. Присутствовавшие были поражены: на этот раз кайзер воздержался от произнесения речи! На Дейзи монумент не произвел впечатления («посредственное творение, очень высокое, с большим количеством ступеней, солидным мраморным постаментом и бронзовой фигурой старого кайзера на лошади»), как, собственно, и сам предмет ее домогательств. В Вильгельме она почувствовала что-то актерское: «Экспансивный, говорливый, очень озабоченный тем, как он выглядит в глазах других». Тем не менее, как она говорила супругу, «удел многих — общаться с правителями, стиль и политику которых они не совсем одобряют». Мотивы Дейзи были очевидны — она хотела, чтобы муж сделал при дворе хорошую карьеру.

Следующий свой визит Вильгельм нанес в аннексированную Эльзас-Лотарингию. Новые его подданные не испытывали большой радости от своего колониального статуса. Паултни Бигелоу вспоминал свое впечатление от речи Вильгельма в Меце перед мировой войной. Кайзер выступал перед людьми, «которых можно удержать (в рейхе) исключительно силой меча, которые каждодневно молят Бога избавить их от надетых на них оков». И далее: «Я никогда не слышал от него таких резких, отрывистых фраз, никогда не видел, чтобы его лицо и вся поза источали такую злобу, никогда не видел, чтобы он так сжимал эфес своей сабли — как будто собираясь вот-вот начать рубить ею направо и налево… „Вы — немцы! — вопил он. — Вы были всегда немцами и останетесь немцами — залогом тому воля Божья и мой острый меч!“» По-видимому, Бигелоу описал события 1896 года, поскольку именно в этот год он последний раз присутствовал на маневрах немецкой армии (начиная с 1888 года он не упустил ни одного такого случая) и последний, когда он лично общался с кайзером. Тот охладел к своему другу детства после того, как прочел его четырехтомник «Борьба немцев за освобождение», посвященный истории Германии до 1849 года. Конечно, Бигелоу, писавший вышеприведенные строки в обстановке военного психоза (книга его вышла в Лондоне в 1918 году), мог что-то утрировать и даже исказить; он сам признает, что цитирует по памяти, но общий тон откровений Вильгельма, видимо, передан верно.

17 октября Гогенлоэ записал в своем дневнике: его отношения с кайзером носят «странный» характер; позиция последнего по вопросам военной юстиции и законодательства о стачках его никак не радует; Эйленбург, очевидно, хочет занять его место. Что касается последнего, канцлер был не прав: Фили вполне устраивала роль «делателя королей», официальный статус главы правительства его не привлекал.

Бисмарк подготовил новый удар — 24 октября 1896 года он опубликовал текст секретного германо-российского «договора перестраховки» который, как мы помним, был фактически денонсирован Вильгельмом. Кайзер был буквально вне себя от ярости: собрав всех своих адъютантов, он торжественно заявил, что уже отдал приказ об аресте Бисмарка по обвинению в государственной измене. Неизвестно, кто убедил его отменить этот приказ. Возможно, он сам передумал. Во всяком случае, позднее он приписал идею заключения Бисмарка в крепость своему окружению: «Если кто-то думает, что я собираюсь водворить князя Бисмарка в Шпандау, то он ошибается; я не собираюсь делать из него мученика, а то ведь к нему паломничество начнется!»

Были опасения, что австрийцы примут акцию Бисмарка за сознательную утечку информации, предпринятую правительством, и это ослабит Тройственный союз. Вильгельм поспешил отправить Францу Иосифу личное послание, в котором писал, что бывший канцлер своим поведением лишний раз доказал, насколько необходимой мерой было устранение его с политической арены. Само имя Бисмарка стало сильнейшим раздражителем для кайзера. Когда кто-то в его присутствии назвал Бисмарка «основателем рейха», Вильгельм прямо-таки взвился: «Неправда, это был дедушка!» Предпринятая Бисмарком акция вынудила Вильгельма оправдываться перед российским самодержцем. В направленном царю послании от 12 ноября он заявлял, что цель преступного демарша Бисмарка состояла в том, чтобы «заставить людей поверить, будто я был и остаюсь под влиянием англичан (подумать только — англичан!); но теперь любой с более или менее трезвой головой начнет понимать, что у меня были веские причины послать в отставку этого буйнопомешанного с его подлым характером».

Отношения с Великобританией все еще оставались напряженными: эффект «телеграммы Крюгеру» продолжал действовать. 25 октября Вильгельм направил Гогенлоэ директиву — выяснить возможность подписания соглашения Германии с Россией и Францией о совместной защите колоний от враждебных акций со стороны Великобритании. Кайзер тяжело переживал слабость своего флота — у него всего несколько «горошин», а у англичан целый котел. «Вновь и вновь со всей очевидностью обнаруживается, насколько глупо было десять лет назад начинать нашу колониальную политику, не позаботившись о строительстве военно-морского флота. Наши купцы сцепились в схватке не на жизнь, а на смерть с англичанами, и наша пресса хвастается нашими успехами в этом деле, но весь наш огромный коммерческий флот, бороздящий моря и океаны под нашим флагом, — он ведь совершенно бессилен перед лицом их ста тридцати крейсеров, которым мы можем гордо противопоставить четыре — всего четыре — наших!» — так формулировал кайзер свои мысли. Читатель сам может оценить их глубину и содержательность.