Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Монсеньор! Но, там же… темнота, ересь и… где я буду покупать ингредиенты для красок? Кто станет заказчиком? Я же не могу писать одни портреты? Вы знаете, что я это не люблю, и что пойти против себя же не смогу. Так я закончусь, как художник, — возмущался Караваджо.
— За тебя московиты дают сто флоринов! Не лир, а золотых флоринов! И ты думаешь, что будешь жить там плохо? Итальянцы уживались с московитами. Фьораванти! Знаешь такого? Он строил храмы московитам, кстати, бежал от папы тоже и удачно. Были и иные мастера в Московии из числа наших соплеменников. Там не должны еще забыть итальянского языка. А нет… так на латыни поговоришь. Не такие они уже и темные. Да и не навсегда же. Я упрошу папу сменить гнев на милость. Да и не вечный он… — говорил кардинал, а Караваджо уже думал, где ему купить краски и столь много, чтобы хватило надолго.
Творец и не заметил, как принял решение и стал только обдумывать организационные моменты. Он часто, слишком часто, чтобы быть счастливыми, принимал решение эмоциями и по наитию. От того Микеланджело страдал, но от этого же и оставался творцом.
— Монсеньор, а кому дадут сто флоринов? — спросил Караваджо.
— Тому, кто привезет тебя в Прагу, кроме того, обещают покрыть расходы на дорогу, — улыбался кардинал.
— А у Вас можно одолжить девяносто флоринов, чтобы отдать позже сто? — спросил Караваджо, окончательно принимая решение.
*………*………*
Москва
21 декабря 1606 года
— Иван Исаевич, тебе в радость эта работа? — раздраженно спросил Заруцкий у Болотникова.
— А что делать? Так нужно! — без особой радости в голосе отвечал Ивану Мартыновичу Болотников. — Нынче получим серебро за людей и все, зимовать.
— Я хлопцев уже отпустил в Воронеж и Орел, а еще Путивль, Рыльск. После зимы не соберу. А казаки так загуляют, что опосля устану крестить деток, — в первый раз за день Заруцкий улыбнулся.
Впрочем, двум казакам грешно было жаловаться. Они только фиксировали людей, которых привели из своих набегов на Речь Посполитую, да и для того, чтобы получить выплаты и чаще всего не сами, а перепоручали нанятым писарям. Теперь нужно только подписать, а всю фильтрационную работу за них сделали заранее.
Пришлось долго ждать, чтобы не отлаженный механизм хоть как-то заработал. И то, что государевы люди не знали, что именно делать и не могли согласовать свои действия, стоило более трех сотен жизней плененных людей. Болезни, вызванные скученностью, антисанитарией и морозами, начали косить пленников. И последствия бездействия могли быть еще более катастрофичные, если бы не плетка Болотникова, чудесным образом воздействовавшая на торговцев и всех чиновников.
Заруцкий был далек от организационных вопросов, если они не касались военных операций, Иван Исаевич оказался более деятельным человеком даже в условиях мира, а, точнее, последствий войны. Но много на себя взял Лука Мартынович Костылевский и Василий Петрович Головин. После Болотников обратился за помощью Телятевского, с которым после свадьбы государя, если не стал друзьями, все же местничество не перебороть так быстро, то некое покровительство со стороны князя получил.
Вот и вышло, что десять тысяч человек временно расселили в Можайске, который после голода так и не возвратился к былому уровню развития [по свидетельствам современников в Можайске к 1614 году до 80% домов пустовало]. Там были расселены люди, которые не имели важных профессий и которых по весне отправят распахивать землю южнее Тулы и севернее Белгорода. Там же остались и некоторые казаки, так как расквартированных двух рот стрельцов явно не хватало для того, чтобы держать под контролем большую массу людей.
Всех ремесленников, или людей, доказавших, что умеют работать с деревом, отправили в Москву, рядом с которой будет строится мебельный завод. Набралось три сотни плотников. Гончаров, коих восемнадцать, тоже в Москву отправят, после переправят, скорее всего в Нижний Новгород, где будут строить кирпичный завод. Да и был расчет на то, что торговля с персами станет более интенсивной и тогда и простые гончары понадобятся. Ходили слухи, что гончаров еще к какому-то производству привлекут, но к чему, не понятно. Ну не фарфор же производить, право слово!
Самым важным было то, что удалось взять в плен двух архитекторов-фортификаторов из Быхова и двадцать четыре мастера и подмастерий из пушечной мастерской Ходкевичей, а так же троих оружейников. Эта братия оказалась самой бойкой и никак не хотела идти на контакт. Как не обхаживали трех оружейных мастеров: одного из Брагина и двоих из Быхова, они не хотели работать, требовали вернуть их, всячески ругались. Этим людям позволялись вольности, с ними пытались по хорошему договориться. Но… Урал. Только так, туда их, иначе сбегут, ибо стремление к воли у мужчин бьет через край.
Андерс Ван Линдеман — то ли еврей-голландец, то ли голландец-еврей, но главный пушечных дел мастер, да и оружейник, по свидетельствам его же работников, не из последних. Ему предлагали и контракт с увеличением оклада, а у Ходкевича он и так получал дох… много. Баронство предлагали, поместья, все условия, если только наладит производство мушкетов. Ничего не захотел. Оставили деятеля пока для разговора с государем, когда тот вернется со своих поездок.
Были ювелиры, огранщик, четырнадцать каменщиков, пятьдесят четыре торговца, из которых отобрали более-менее образованных и так же отдельно поселили в Москве. Вышло полностью заполучить почти что суконную мануфактуру. Почти — это потому, что разделения ручного труда не было, а работали четыре мастера в одном помещении, но каждый выполнял полный цикл производства сукна, включая и покраску, кроме только изготовления пряжи. Сапожники были, портные. Прихватили аж семь ростовщиков и больше десяти трактирщиков.
Были и те, за кем не уследили и люди сбежали. Это сейчас, по зиме, побегов не будет. Не так уже близко Речь Посполитая, чтобы сквозь снега бегать.
— Измотался я! — сказал ближе к концу дня Заруцкий, когда вопросы были улажены, все подсчитано и выдана бумага на получение серебра из казны.
— Так и я. Уж лучше день в седле скакать, да рубиться, чем вникать во все это, — не выдержал испытания делопроизводством и Болотников. — Пост Рождественский, конечно, но воинам можно же? Пошли выпьем хмельного!
— Ты прости, не могу! — сказал атаман Заруцкий и стремительно ушел.
Иван Мартынович Заруцкий шел решительно
