Что тогда говорить?

Не, мыслею я, чего б там Люциана Береславовна ни удумала, творить сие надо побыстрей, пока заклятье бабку не отпустило…

– Все. – Гребешок тоненький, резной, я в стороночку отложила, косу за спину перекинула. Платие, как могла, огладила.

– Хорошо… – Люциана Береславовна скользнула по мне холодным взглядом. – Подайте, будьте столь любезны, коробку с полки. Красную.

Это она про шкатулку?

Вижу.

И впрямь красная. И тяжкая, будто из железа сделанная. Я с любопытствия по крышке постучала. Ан нет, деревянная… каменьями груженая?

– Ох, Зослава, – Люциана Береславовна головой покачала. – Чувствую, тяжко нам с вами придется.

Ага, я то же самое чую. Как есть, упарюся я с нонешнею наукой. Вона, ничегошеньки пока не сделали, а ужо взмокла, что рубаха к спине прилипла.

– Ставьте от сюда, – Люциана Береславовна подносик подвинула. – И слушайте внимательно… подчинить человека чужой воле можно, но это дело непростое, многих сил требует. И что хуже – постоянного контроля.

Она сама шкатулку отперла.

Без ключа.

Тут натиснула, там повернула. Пальчиком прошлась по цветочкам резным, и щелкнуло вовнутрях чегой-то, крышечка и отпала.

– То есть вам придется быть рядом с человеком, которого вы подчинили, неотлучно…

– И в уборной?

Это, мыслю, неудобственно. В Акадэмии-то уборные велики, там и двое, и трое поместятся, коль телом не зело богаты, а вот в Барсуках у нас стоят махонькие, там и одному не повернуться.

– И в уборной, – Люциана Береславовна усмехнулась. – Или рядом с уборной. Не дальше пяти-семи шагов от объекта. А такая близость у многих вопросы вызовет. Опять же, объект подчинения придется контролировать во всем. Говорить ему, куда идти, когда остановиться, садиться или стоять… какие слова произносить. Это будет уже не человек, а… скажем, кукла. Видели, как скоморохи представления дают?

Видела.

И зело любила в годы младые бегать, когда в Барсуки аль в барскую усадьбу приезжал возок скомороший расписной, а в ем – и балаганщики. И дивно мне было глядеть на представление. Нет, ныне-то разумею, что чуда в ем ни на медяшку, что куклы резные с лицами малеванными не говорят сами, что сидит в деревянном коробе человек особый да руками шевелит. И с того пляшут куклы, кривляются.

Выходит, что бабка моя…

– Нет, – Люциана Береславовна поморщилась. – Я вам рассказываю про нюансы данного типа ментальной магии именно затем, чтобы вы поняли. Ее не контролируют в полной мере. К счастью.

– Отчего?

Я наклонилася и заглянула в выпученные бабкины глаза.

Ох и злится же ж!

Моги хоть пальчиком шевельнуть, уж шевельнула бы… а лучше б вскочить и за оглоблю… как тем разом, когда пьяненький мужичонка на ярмароке пристал с дурною разговорой, что-де нелюдей всяких надо на кострах палить.

И всех, в ком кровь нечеловеческая имеется.

Ох и разошлася ж она тогда…

…к счастию, оглоблев в покоях Люцианы Береславовны не было.

– Оттого, что, вновь же, полный контроль над разумом дает и полный контроль над телом. Он бы слышал все, что слышала она… видел… понимал… и, поверьте, осознав, что его… кукла, скажем так, обнаружена, просто остановил бы ей сердце.

Божиня-матушка… это ж что такое деется!

– Но вновь, Зося, – чуть громче прежнего произнесла Люциана Береславовна, – повторюсь: полный контроль – явление крайне редкое. От магика требует и сил немалых, и усилий, и полной сосредоточенности. Даже не знаю, кто из ныне живущих на подобное способен… и если способен, то тратить такую прорву энергии на деревенскую старуху…

Она плечиками пожала.

А бабкины глазища полыхнули гневно. Ага, мнит себя не деревенскою старухой, а цельною царскою тещей. От погоди ж ты… не знаю, зачаровали тебя, дражайшая Ефросинья Аникеевна, аль собственная дурость на столичном жилье поперла, но оклемаешься и побеседуем.

– Здесь мы имеем дело с куда более частым явлением. – Люциана Береславовна пальчиками по крышке резной провела. – Называется оно – элементарное внушение. Хотя с точки зрения реализации ничего элементарного в нем и близко нет.

Бабка глазыньки выпучила гневно.

– Это воздействие тонкое, оно не вторгается в границы личностного восприятия. Скорее уж оно корректирует… скажем, если человек ненавидит… варенье… ему нельзя внушить любовь к этому варенью.

От же ж сказала! Хоть премудрая женщина, да только разве ж бывает такое, чтоб живой человек варенья не любил? Конечне, если сварено оно погано иль подбродило слегка, иль еще плесневеть начало, то да, но чтоб само по себе…

– Но если варенье ему по нраву, то можно сделать так, чтобы он хотел его… и только его, чтобы не принимал иной еды, кроме варенья.

Этак же ж и ноги протянуть недолго!

Варенье – дело, конечне, хорошее, особливо ежель малиновое да из дикой малины, тогда оно особливо духмяным выходит. А еще бабка при варке пенку снимает по-особому, и как закипит, то сыплет травки, какие – и мне того неведомо, только выходит варенье сие прозрачным и легким, и сладким, и полезным зело для здоровия.

Но чтоб только его ести…

– Да, – Люциана Береславовна покачала головой, – с образным мышлением у вас тоже беда. Возьмем иной пример. Вашу любезную родственницу.

Бабка моргнула и глазыньки закатила, ага, знать, помирать собралася. Она у меня еще та скоморошья душа, на памяти моей помирать бралася дважды. Первый раз, когда я, котомку собравши, решила идти счастия искать. Недалече, в соседние Кузьминки, до которых всего-то верст семь напрямки, ежель через старый ельник.

Правда, шел мне двенадцатый годок, и только я себе взрослою мнилася, а была дура дурою…

…бабка тогда с оханьем и причитениями слегла.

И целую седмицу я по хате хлопотала, с хозяйствием возилася. А там и корова, и порося, и куры, и травы бабкины, которые сушить надобно, варушить да перетряхвать. Огорода опять же. К концу дня я на лавку падала бездвижно.

Какие Кузьминки?

Мне б до отхожего места доползти б.

Еще и бабка охала…

После-то встала, конечне… я тогда и не поняла, чего за болезня с нею случилась. Другого разу слегла она, когда решила я замуж выйти. Вновь же, недалече, в Михасев дом. Михась-то Сологубчик ко мне и не сватался. Нужна я ему была, сикуха, в свои-то четырнадцать… правда, я уже и рослая была, и в нужных местах прибавляла, но все одно для Михася с его годочками, кои на третий десяток пошли, дите горькое. Он мне так и ответил, когда призналася в своей любови.

Да я не послушала.

Все летала.