Что к дому, что к забору… пирожки носила… на покосы бегала с молочком… нашие-то только усмехалися. Анелька, которая на Михася сама поглядывала с интересом, и после выяснилося, что ответным, злилась да шипела змеюкою… и всем-то весело было.

Пока бабка не слегла.

Да так, что мало до смерти осталося.

И спина ей болела, и в грудях кололо, и помирала она так долго… вновь же хозяйствие на плечи мои легло, некогда стало за Михасем бегать… а еще за бабку перепужалася…

Нет, ныне-то я разумею, с чего она так.

И согласная.

Да только больше не поддамся. Ровнехонько сердце в грудях бабкиных бухает. И пульсу считаю, и лоб щупаю: немашечки жару. А значит, притворяется моя Ефросинья Аникеевна.

– По всему, ей очень хотелось выдать вас замуж. – Люциана Береславовна отерла руки белым полотенчиком, которое повесила на спинку стула. – И не просто сбыть, так сказать, с рук, но устроить вашу жизнь наилучшим образом.

Из шкатулки появился белый мелок.

И красный.

Черный, обернутый куском холстины.

– Полагаю, она весьма честолюбива. Сама явно происхождения простого, но вы-то княгиня, если по отцу… и, с ее точки зрения, заслуживаете равного по положению мужа. Это обстоятельство и стало… точкой преткновения.

Кисти, перехваченные ленточкою.

И склянки с красками.

Алая. По первости я решила, что ее из крови варют, до того цвет был… кровяный, а после поняла – этаким глупством Люциана Береславовна заниматься не станет. Как ей белы ручки кровию пачкать?

Да и на всех студиозусов крови не наберешься.

Нет, краску делали из камней, каковые сперва кололи меленько, а после растирали в порошок. Мешали с желчью и маслом, и травами, и еще всякою всячиной.

– Ваш избранник был ей симпатичен, но… честолюбие… от честолюбия не так просто избавиться. А тут рядом и жених ваш… официальный маячит.

Плошечки крохотные, с наперсток.

Ложечки деревянные, коими краску перекладвать надобно.

Ножик.

Мотки нитей мерных с узелочками.

Много всякого сокрыто было в шкатулке заветной.

– И, полагаю, не отпускала ее, – пальцы Люцианы Береславовны легли на бабкин лоб, – мысль о том, что было бы неплохо, если бы вы все же вышли замуж не столько по любви, сколько по разуму, за человека знатного, состоятельного, способного обеспечить вам достойный уровень жизни.

Бабка моргнула.

И уголок рта дернулся.

– И что вам самое место – в столице… а то и в тереме царском, – меж тем продолжила Люциана Береславовна. – Вы ведь имели честь царице представленной быть, более того, награду из рук ее получали… и разве ж плохого она желала?

Бабка внове глаза прикрыла.

От хорошо лежит.

Красиво.

Прям хоть отпевай.

– Думаю, что мысли эти она высказывала… нет, не прямо… и своим, как ей казалось, людям… там обмолвилась, сям вздохнула… для того, кто умеет слушать, и того довольно.

Бабка издала протяжный звук, не то хрип, не то стон.

А может, в животе заурчала.

Кто знает, чем ее кормили-то… небось боярыне обыкновенную еду принимать негоже, тем паче царской теще, а с непривычной, с консомей, и кишки закрутить может. Ничего, есть у меня кора жостеру, зело хорошая при желудочных хворях. Так организму почистить, прополоще, что разом всякая болезня и выйдет.

– Осталось немного… – Люциана Береславовна столик подвинула и попросила: – Не затруднит ли вас, Зослава, ковер убрать? Нужна поверхность плоская и ровная.

Коверу я скатала.

Отчего ж не помочь хорошему человеку, ежель оный человек для тебя старается? Ковер был тонюсеньким, я ажно подивилася, этакий на стену вешать, а коль ногами, то и протоптать недалече.

Пол был и вправду гладенький.

Ажно лоснился, что зеркало.

Я не удержалася, потрогала… вот диво! А ни пылиночки! Уж я-то в хате мету-выметаю, вышкребаю, кажную седмицу на коленях ползаю, древо чищу добела, а все одно не выходит, чтоб этак гладенько да чистенько.

Про пылюку и молчу.

– У дворни глаз наметанный, особенно если в дворню попадает человек неслучайный, – продолжала Люциана Береславовна голосом спокойным, будто не о бабке моей говорила, а лекцию читывать изволила. – Когда хочешь приглядеть за интересным человеком, то проще нет, чем подослать в дворню своего соглядатая…

Я только кивнула, хотя ж сама подивилась.

За бабкою моею приглядывать?

На кой сие надобно?

И чего с ней приглядеть можно-то? Как хозяйствие ведет? Тайна то невеликая, а то и вовсе не тайна даже… сколько простынев в кладовой? Иль где головы сахарные держит? Что за траву в варения сыплет? Это я б и сама подглядела.

На будущее.

– Вы, Зослава, себя недооцениваете. – Люциана Береславовна пол оглядела и, рученьку вытянув, махнула над ним. Пальцы еще хитро скрутила.

Слово прошептала, а какое – я не ведаю.

Только пол еще ярче заблестел, будто только-только отмытый.

Я ажно рот открыла.

– Бытовая магия, – просто сказала Люциана Береславовна. И второю рученькою махнула. Уж тут-то я во все очи глядела-выглядывала, а все одно не поняла, как оно вышло, что воздух сделался свеж и морозлив. Магия, значится.

Бытовая.

Такой нас не учат… отчего? Небось пользы от нее всяк больше, нежели от огневиков. Что огневик? Сковородку чугунную нагреть, и то, чую, блинов на ем не напечешь, а пирогов – тем паче… правда, и нежить, если подумать, штопкою не зело впечатленная будет.

Вздохнула…

…а хорошо было б… рученькою махнул, словцо сказал какое, и простыни грязные сами в корыто нырнули… сказал другое – вынырнули белы-белехоньки. Ни тебе терти не надобно, ни мять, ни крутить… еще словечко, чтоб одежа вывалялася да гладенькою стала…

Спросить?

Мнится, ведает Люциана Береславовна этакие хитрости.

…да если и не ведает, то с полом-то вышло! Не то что я, задницею кверху и с поскребушкою…

– После покажу несколько… приемов, – смилостивилася Люциана Береславовна и пальчиками щелкнула перед носом моим. – А теперь будьте любезны сосредоточиться на более насущной проблеме. Ваша родственница… итак, ее желание выдать вас замуж с выгодой, да и собственные, полагаю, тайные чаяния стали неплохой основой для внушения. Всего-то и нужно было сделать, чтобы желание это несколько… возросло.

Бабка уже двумя глазами моргала, рот разевала, да ни словечка сказать способная не была.

Лежала рыбиною.