Хуже того последнее размещение долговых облигаций на внутреннем рынке даже с учетом повышенного процента смогло собрать нужную сумму с огромным скрипом. Все, кто хотел дать нам деньги в рост, уже это сделали, новых кредиторов каждый раз находить было все сложнее.

Без привозного сырья «болели» целые отрасли экономики. Имелся жутчайший дефицит селитры для производства новых снарядов и завести ее через Швецию уже возможности не было. Еще в середине 1838 года англичане начали перехватывать идущий через Северное море поток этого стратегического сырья и принудительно выкупать его дабы нам ничего не досталось. В Стокгольме повозмущались-повозмущались, но в итоге поднимать бучу не стали, они свой посреднический процент получали даже в таком формате, а проблемы России, при всех наших хороших отношениях, короля Густава V волновали все же в последнюю очередь. Из-за этого производство снарядов у нас упало до совсем смешных десяти тысяч в месяц. Их просто нечем было снаряжать.

А еще неурожай. Зима 1838–1839 годов выдалась по всей центральной России холодной и бесснежной. Пока было не совсем понятно до конца, но все говорило, что озимых мы местами лишились полностью. Очевидно, что стоимость хлеба в такой ситуации должна была резко подскочить, а с учетом того, что нам в моменте нужно было кормить кроме себя еще и пол-Европы — там хозяйство в отдельных регионах было войной разорено начисто — чтобы избежать голодных бунтов в «своих» странах, с продовольствием все обещало быть достаточно сложно.

Ну и волна революций не могла не волновать сама по себе. У нас в стране пока было тихо, да и поводов для таких развлечений как бы особо не имелось, но тем не менее очень хотелось перестраховаться. Короче говоря, настал удачный момент «зафиксировать прибыль на хаях», что я с большим удовольствием и сделал. Не зря народная поговорка гласит, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, именно так я себя в этот момент и чувствовал.

Окончание войны, однако не означало окончания прокатившейся по Европе волны либеральных революций. В начале марта 1839 года началось очередное восстание против Бурбонов и, наверное, самого одиозного из представителей этой испанской династии Карла V. Очень быстро восстание охватило практически весь юг страны, почти сразу превратившись в полноценную гражданскую войну.

Тут нужно сделать отступление и дать по Испании небольшую справку. Дело в том, что немало переживший на своем веку — в том числе и многолетний французский плен — Фердинанд VII очень долго не имел детей, и поэтому будущий Карлос V так же долго считался единственным безальтернативным наследником. При этом — сам Фердинанд, раздавивший за двадцать лет правления не одну попытку либеральных революций, тоже был далеко не мальчиком-зайчиком — вокруг Карла кучковались самые радикально абсолютистски и клерикалистски настроенные круги.

Рождение у Фердинанда дочери Марии всколыхнуло было либерально настроенную часть общества. Вернулась надежда, что у короля появится наследник, и это закроет одиозному младшему брату путь на трон. Однако вышло по-другому: у Фердинанда родилась только еще одна девочка, а все разговоры о возможной отмене салического закона, позволявшего занимать трон только мужчинам, закончились со смертью короля, так и не вылившись во что-то конкретное. В итоге в 1833 году трон-таки занял Карлос под номером V и тут же принялся закручивать гайки еще сильнее. Некоторое время монарху удавалось ситуацию как-то контролировать, но любому здравомыслящему человеку было понятно, что там рано или поздно обязательно рванет.

И рвануло. Новости из Франции, Неаполя и других государств в Испании нашли отклик не только среди столичных обывателей, но и даже у обычно далеких от политики крестьян. За короля было только духовенство и верхушка самых богатых землевладельцев. Даже армия, как оказалось, верна монарху отнюдь не до конца, и если север страны вместе с Мадридом удержать Карлосу удалось, то весь юг с центром в Севилье поднял знамена республики.

Забавный — впрочем, тут вероятно мою точку зрения разделили бы не все — момент произошел в Баварии. После того как оттуда ушли русские войска, сначала в Нюрнберге, а потом и в Мюнхене начались народные волнения с требованиями либеральных реформ. Получается, что стоящая в этой стране русская армия невольно помогала местному правительству держать ситуацию под контролем, а когда мы оттуда ушли, так и полыхнуло.

Жарко было не только на юге Европы, но и на севере. Волна протестов не обошла и Данию, где король Фредрик VII одним из первых среди европейских королей сдался и уже после первых народных выступлений согласился принять конституцию, ограничивающую права монарха и предполагающую всеобщие выборы в парламент. При этом из-за того, что Дания, по сути, представляла собой две отдельные части — собственно Датское королевство и герцогство Шлезвиг-Гольштейн — такое решение вызвало в немецкой части страны откровенное недовольство. На юге Дании были сильны позиции немецкой аристократии, которая логично в общем-то считала, что такая конституция сильно урежет их права в пользу общего правительства.

18 марта Фредрик Гессенский штатгальтер Шлезвиг-Гольштейна объявил призыв добровольцев в армию герцогства и объявил о нежелании живущих тут немцев подчиняться общей конституции. Очевидно, что шансов против королевской армии у мятежников не было, однако они небезосновательно рассчитывали на возможную помощь Пруссии. Хоть у Берлина финансовые дела были далеко не блестящими, но зато под рукой была не полностью демобилизованная еще 150-тысячная армия, уже повоевавшая и набравшаяся опыта. Против такой силы Копенгагену противопоставить было особо нечего.

Боевые действия начались 30 марта с небольших успехов мятежников, однако уже через две недели стало понятно, что они «не вывозят». Свежесобранную и состоящую в основном из студентов и немецких «добровольцев» армию с большими потерями выдавили из Шлезвига. При этом мобилизация в самой Дании за коротко время позволила довести численность армии до 45 тысяч человек.

И в этот момент из Берлина северным соседям поступает ультиматум о прекращении боевых действий. В противном случае Пруссия угрожала объявить датчанам войну. Более того ничтоже сумняшеся Фридрих-Вильгельм — тот который наследник и еще не получивший приставку IV, но уже полноценно перебравший на себя основные функции управления государством — двинул дивизии к датской границе. Видимо, чтобы продемонстрировать свою решительность в этом вопросе. В Европе опять запахло войной.

И вот тут я действительно первый раз почувствовал, что Россия спустя сорок лет после моего попаданчества стала определяющим игроком на европейской геополитической арене. Когда всего за пару дней ко мне на прием принялись ломиться послы всех заинтересованных стран, включая Великобританию и Францию, с вопросом, собирается ли Россия в случае войны