В 1944 году отца, полковника Николая Алексеевича Алмазова, перевели в Псков. Прежде это был один из районов Ленинградской области, а тогда стал самостоятельной областью. Соответственно, создавали все административные структуры. Мой отец с должности заместителя начальника управления Ленинградского управления НКВД по кадрам был назначен туда начальником нового управления.

Проработал он там пять лет и попал под «ленинградское дело», когда Сталин расправлялся с ленинградскими кадрами. А отец провел всю блокаду в Ленинграде, занимался партизанским движением. И у него были дружеские отношения со вторым человеком в Ленинграде – Алексеем Александровичем Кузнецовым. Вот это и легло в основу обвинений, которые ему предъявили. Спасло его только то, что последние где-то полтора года они не имели личных встреч. Дело ограничилось понижением и ссылкой.

Его отправили в поселок Сухобезводное Горьковской области, где размещался центр Унжлага, Унженского исправительно-трудового лагеря. Название от реки Унжи. Начальником исправительно-трудового лагеря. Заключенные валили лес. Соответственно и мы за ним в Сухобезводное. После смерти Сталина его перевели в Горький (ныне Нижний Новгород), там он закончил службу. А я там учился в школе, в институте и начал работу в органах государственной безопасности. Потом служил в Новосибирске, пока не взяли в Инспекторское управление. А это кузница кадров.

В один прекрасный день Иваненко пригласил к себе Алмазова:

– Пойдешь работать в российский Комитет?

До путча формирование КГБ РСФСР шло вяловато, а потом пошло очень быстро.

Сергей Алмазов:

– Многие стремились попасть в российский комитет. Судьба Союза не ясна, а служба в российском Комитете открывала перспективу. И у нас была возможность выбирать кадры. Главная задача была – не промахнуться. Возникла, правда, другая проблема. Сидели все вместе, иногда в одном кабинете, но один уже в российском Комитете, а другой остается в союзном. Многие понимали, что они не устраивают российскую команду… Обижались, ревновали, завидовали.

Я спросил Иваненко:

– Вот вы хозяином шли по коридорам Лубянки, и народ кланялся издалека? Ещё недавно вы были сомнительный человек, от Ельцина, а теперь все изменилось.

– Формально хозяином Лубянки оставался Бакатин. Я занимал одно крыло в доме № 2 с окнами на площадь Дзержинского. С Бакатиным взаимодействие сложно складывалось. Меня популизм Вадима Викторовича задевал. Особенно эпизод со сдачей схемы техники подслушивания в американском посольстве. Я узнал об этом по радио. У нас состоялся тяжелый разговор. Я считал необходимым создать комиссию по расследованию этого дела. Вадим Викторович нажаловался на меня Ельцину. Ельцин мне позвонил: «Прекратите. Это я разрешил».

В те месяцы дверь моего служебного кабинета, можно сказать, не закрывалась. Встречи, встречи, встречи. Попросился побеседовать американский посол Роберт Страус. Я посоветовался в правительстве: принимай, говорят. Он пришел со своими советниками, в том числе с резидентом ЦРУ. Поговорили, как будем работать в условиях демократии. Даже договорились обмениваться информацией о террористических проявлениях.

Иваненко спросил у резидента ЦРУ:

– Ожидали, что такое произойдет в России?

– Честно? Не ждал.

Так что о происках империалистических разведок можем забыть…

Глава госбезопасности России встречался со многими представителями демократической общественности. Пришла вдова академика Сахарова Елена Георгиевна Боннэр. С ней Иваненко посоветовали встретиться, извиниться за преследования покойного академика. Она попросила из архива дело ее расстрелянного отца. Показали… Попросила вернуть документы и дневники, которые были изъяты у Сахарова. Но выяснилось, что все уничтожили – 580 томов.

Виктор Иваненко:

– Ничем я не мог помочь ей в этом деле, хотя разговор вполне дружественный состоялся. Я вспомнил, как она приезжала к нам в Тюмень. Там сидел кто-то из диссидентов – в Нижней Тавде, это от Тюмени километров пятьдесят. И чтобы ее не пускать к ссыльному, у нас тогда все управление подняли. Мы заняли все места в автобусе, чтобы свободных мест не осталось. Рассказал ей этот эпизод. Она: «Придурки вы». В общем, вспоминали былое. Она говорит: «Не верю я, что вы перестроились, что уйдете от борьбы с инакомыслием. Все равно российское руководство заставит вас заниматься настроениями людей». Правильно сказала…

Но тогда казалось, что жизнь переменилась навсегда. Позволю себе еще одно личное отступление. В редакцию журнала «Новое время» на Пушкинской площади, где я тогда работал, пришел человек, которого еще недавно было невозможно себе представить свободно разгуливающим по улицам Москвы, поскольку советским судом он был приговорен к смертной казни за измену.

В пятидесятых годах КГБ готовил акцию по уничтожению руководителя исполнительного бюро Народно-трудового союза в Западной Германии Георгия Сергеевича Околовича, эмигранта, родившегося в Елгаве. Он руководил оперативным сектором по подготовке и заброске агентуры НТС в Советский Союз.

Но руководитель боевой группы капитан Николай Евгеньевич Хохлов из 13-го отдела 1-го главного управления КГБ передумал убивать Околовича. 18 февраля 1954 года капитан пришел к Околовичу домой (тот жил во Франкфурте-на-Майне) и представился:

– Георгий Сергеевич, я – Хохлов Николай Евгеньевич, сотрудник органов госбезопасности. ЦК КПСС приказал вас ликвидировать. Убийство поручено моей группе.

Он показал пистолет с электрическим спуском и глушителем. Поскольку никакого преступления Хохлов не совершил, то получил политическое убежище. Западные немцы устроили ему пресс-конференцию, и разгорелся грандиозный скандал. В Москве военной коллегией Верховного суда Николай Хохлов был заочно приговорен к смертной казни.

А в 1991 году бывший капитан Хохлов как ни в чем не бывало приехал в Москву. Бывший специалист по «мокрым делам» совершенно не был похож на Джеймса Бонда. Николай Хохлов давно перебрался за океан и был профессором психологии в Калифорнийском университете. Кажется, его больше интересовала парапсихология. Впрочем, и само его появление в Москве было чем-то сверхъестественным.

Он даже сходил на Лубянку, где в центре общественных связей КГБ с ним поговорили вполне вежливо. В те времена чекисты вообще были на редкость предупредительны и любезны. Возможно, потому, что самому Комитету госбезопасности существовать оставалось всего несколько месяцев… Хохлова помиловали указом президента России.

Самым сложным в работе Иваненко оказалось выстраивание отношений с президентом России.

– С каким настроением вы входили в кабинет Бориса Николаевича? – спросил я Иваненко.

– Если хотите, поначалу даже с каким-то трепетом. Но постепенно отношения начали портиться.

После путча на Украине проходил референдум о провозглашении самостоятельного государства. Ельцин спросил Иваненко:

– Ваш прогноз, Виктор Валентинович?