Хотя Линь Фаншэн уже миновал период грудного вскармливания, Фан Чжичжи решила его продлить. Для этого она на три месяца ушла в декрет, села на лактогенную диету, стала принимать китайские лекарства, а также сделала курс специальных уколов, после чего с большим трудом, но все-таки добилась, чтобы у нее появилось молоко. Линь Фаншэн жадно сосал ее грудь, а Фан Чжичжи с радостью отдавалась процессу кормления, так что обе стороны, похоже, полностью были удовлетворены. По степенно от Линь Фаншэна начал исходить другой аромат. Родители уловили в нем родной запах, и тогда им стало приятно не только его обнимать, но еще нюхать и целовать. Он превратился в полновластного члена их семьи, а они частенько забывали, что взяли его из детдома.

Они покупали ему итальянскую одежду, английские игрушки, поили американским молоком, кормили французскими булочками и швейцарским шоколадом. Когда ему исполнилось три года, Фан Чжичжи стала учить его английским словам, а в четыре года пригласила к нему учителя по классу фортепиано. Под чутким воспитанием Фан Чжичжи в пять лет мальчик стал четко разделять передние и задние согласные, а в шесть лет мог исполнить «Менуэт» Баха. В семь лет он поступил в самую известную школу города. В восемь Линь Цзябай стал брать его с собой на площадку, чтобы поиграть в футбол. Он рос умным мальчиком и прилежным учеником, всегда был в первых рядах и то и дело получал грамоты и похвальные листы. В тот год, когда он пошел в первый класс, его дед по матери Фан Наньфан вышел на пенсию, и Линь Цзябай дал себе поблажку. Он стал ездить по командировкам, а также часто ходить на всевозможные приемы, возвращаясь домой глубокой ночью. Фан Чжичжи, помимо своей работы, заботилась о Линь Фаншэне, ее мало интересовало, чем занимается Линь Цзябай, и она даже не догадывалась, что у того появилась любовница. Первым об этом узнал Ван Чанчи, который уже тринадцать лет нес свою вахту напротив их дома.

За тринадцать лет при любой возможности Ван Чанчи спешил оказаться где-нибудь поблизости. Иногда он бродил вокруг спортплощадки и наблюдал, как Дачжи прогуливается с Фан Чжичжи или играет в футбол с Линь Цзябаем. Иногда он что-нибудь покупал в ларьке у их дома, где случайно встречался с Дачжи, который там тоже что-то покупал. Как-то раз, не в силах удержаться, Ван Чанчи взял и погладил его по голове, но Дачжи это так напугало, что он опрометью бросился бежать, не забыв на прощание пнуть Ван Чанчи ногой. Дачжи уже успел подняться на пятый этаж, а рука Ван Чанчи все еще продолжала висеть в воздухе, словно смакуя выпавшее на ее долю блаженство. Ван Чанчи будто боялся, что если уберет руку, то его ощущения тут же исчезнут. Каждый раз, когда он видел Дачжи, кровь приливала к его голове, и ему казалось, что сердце вот-вот остановится. Ему хотелось окликнуть сына его прежним именем, подбежать к нему и обнять, но каждый раз его останавливал чей-то голос: «Ты поставишь крест на всех затраченных усилиях, ты разрушишь его жизнь». Этот голос был похож одновременно и на голос Сяовэнь, и на голос Ван Хуая, и на его собственный. Ван Чанчи понимал, что счастье Дачжи возможно только в обмен на обуздание его собственных чувств, и он словно шел по канату с чашкой кипятка, не смея оступиться. Он ел рис и масло, что передали для Дачжи Ван Хуай и Лю Шуанцзюй, и чувствовал себя ужасно виноватым, словно совершил преступление. Но мог ли он отдать этот рис и масло Фан Чжичжи? Конечно, нет. Он даже не мог отметить день рождения Дачжи. Каждый год в этот день он покупал подарок, приходил с ним в беседку и начинал им махать в сторону балкона Дачжи, словно таким образом подарок мог оказаться у того в руках. Но это помогало Ван Чанчи хоть как-то успокоить свое израненное сердце.

Однако себя он мог обманывать сколько угодно, а вот обманывать родителей ему было сложнее всего. Им постоянно требовались новые фотографии Дачжи, поэтому Ван Чанчи пришлось купить фотокамеру, с которой он устраивал засады у ограды детского сада и с помощью специальной опции вылавливал Дачжи крупным планом. Кроме того, родителям хотелось, чтобы Ван Чанчи вместе с Сяовэнь и Дачжи приехал отмечать Новый год в деревню, и ему каждый раз приходилось выдумывать какие-нибудь отговорки. Сначала он говорил, что Дачжи еще слишком маленький, и у него снова может начаться аллергия на блох, что чревато попаданием в больницу. Потом он говорил, что Дачжи нужно заниматься музыкой. Потом — что у них ответственный год перед поступлением Дачжи в школу, и им нужно остаться в городе, чтобы нанести новогодние визиты нужным людям… Когда родители просили, чтобы Дачжи написал им что-нибудь в письме, Ван Чанчи, коверкая свой почерк, передавал от лица Дачжи привет дедушке с бабушкой. Когда родителям хотелось посмотреть на экзаменационные работы Дачжи, Ван Чанчи подготавливал от лица учителя опросник, заполнял его черной и красной ручкой, после чего отправлял Ван Хуаю. При этом работу Дачжи он всегда оценивал не меньше девяноста пяти баллов. Успехи Дачжи вдохновляли Ван Хуая, его потухшие надежды, словно политые бензином, вспыхнули и разгорелись с новой силой.

Как-то раз в канун Нового года под окнами съемной квартиры Ван Чанчи, с половиной свиной туши за спиной, толкая впереди себя коляску с Ван Хуаем, появилась Лю Шуанцзюй. Ван Чанчи, услыхав ее зов, струхнул и затаился. Лю Шуанцзюй сначала дотащила до порога его двери мясо, потом на спине доставила наверх Ван Хуая, после чего спустилась за коляской. Прислушиваясь к шуму за дверью, Ван Чанчи от стыда готов был выпрыгнуть из окна. Он понимал, что дверь была его последним прикрытием, как только он ее откроет, все надежды Ван Хуая и Лю Шуанцзюй будут уничтожены. Но не открыть ее было нельзя, так что это всего лишь вопрос времени. Выжидая снаружи, родители о чем-то болтали между собой. Ван Чанчи оглянулся на запылившуюся печку, на неряшливые кучи из одежды, на разбросанные по полу пластинки от комаров и до него вдруг дошло, что он совершенно забросил свое жилище. Уже много лет он не осматривал его критическим взглядом. По низу занавесок расползались пятна плесени. И почему он не замечал этого раньше? В углу валялись два таракана. Когда они успели засохнуть? На правой стене по проторенной тропе туда-сюда сновали муравьи. Солнце, что вторглось в квартиру через кухонное окно, высветило разбросанные по полу тапки. Оба конца лампы дневного света забились мертвой мошкарой, на потолке образовалось несколько трещин… Рассматривая квартиру, Ван Чанчи тянул время и вместе с тем отвлекал свое внимание. Однако Лю Шуанцзюй заволновалась, она прилипла к дверному стеклу, пытаясь рассмотреть, что творилось внутри. Ван Хуай поднял руку и стал колотить в дверь, словно чувствуя, что дома кто-то есть. Ван Чанчи про себя подумал: «Катастрофы все равно не избежать, так что лучше пережить ее раньше, чем позже. Единственное, о чем следует позаботиться, так это не дать им упасть замертво». Ван Чанчи открыл дверь и пригласил Ван Хуая и Лю Шуанцзюй внутрь. Те окинули взором квартиру, и на их лицах постепенно проступило недоумение.

— Что, в конце концов, стряслось? — спросил Ван Хуай.

— Мы расстались, — ответил Ван Чанчи.

— А как же Дачжи?

Ван Чанчи молчал.

— Его забрала Сяовэнь?

Ван Чанчи продолжал молчать.

— Когда вы расстались?

— В тот год, когда я приезжал в деревню.