по простенькой пластиковой вазочке с цветами. Вместе с Игорем они суетились, открывали банки с краской для оградки, расчищали столик. Я не мог больше там находиться.

Отойдя в сторонку, достал сигарету, хотел раскурить, но, чиркнув спичкой, замер на месте. Казалось, вспыхнула не спичка, но мое сознание. Я увидел скрытое от глаз людских.

Соседний кладбищенский сектор, отделенный от нас проездом, поднимался небольшим пригорком, и на его склоне зиял огромный котлован. Сам склон был непривычно крут – раньше он всегда казался мне более пологим. Котлован прямо-таки нависал над нами отверстой пастью, будто сама мать-земля вздыбилась, чтобы пожрать своих детей.

По стенкам котлована ползли из его темной глубины бескровно-бледные человекообразные фигуры. Голые, с просинью, уродливые, они двигались по-насекомому ловко. У некоторых и конечностей было по шесть, как у тараканов, и количество сочленений, и изгибы рук и ног – все казалось каким-то тараканьим.

Кости выходили наружу из тел, образуя над спинами замысловатые переплетения, откуда во все стороны торчали острые шипы с нанизанными на них обрывками плоти. Похоже, эти существа где-то внизу дрались с себе подобными за право выползти наружу первыми, отчаянно рвали друг друга в клочья, взбирались наверх по чужим хребтам и головам, и лишь самые сильные, ловкие и подлые достигали порога нашего мира.

Выбираясь из котлована, некоторые становились еще уродливее, их пропорции искажались: плоть этих тварей не выдерживала условий нашего существования.

Но иные, напротив, тут же принимали вполне человеческий вид. Тела покрывались чем-то вроде лишайника, который постепенно превращался в подобие одежды. И вот уже я видел благообразные фигуры, облаченные в старомодные платья и костюмы. Они расходились от котлована, и выдавало их, кроме покроя одежды, только одно – неверное положение света и тени на фигурах, несоответствие углу падения солнечных лучей.

Завороженный, я наблюдал за этим кошмарным зрелищем.

– Мить! – Катя окликнула меня, подошла сзади. – Ты чего тут застыл?

– Видишь? – спросил я, растопыренной пятерней указывая на котлован.

– Вижу что? – удивленно переспросила она.

А меж тем в центре котлована тяжело ворочалось нечто совсем невероятное, слишком сложное для человеческого понимания. Попытки охватить взглядом и рассудком все детали жуткой фигуры отзывались головной болью. Казалось, будто у создания больше измерений, чем способно воспринять сознание. Не получалось даже приблизительно определить форму, размер, цвет. Я застыл в ужасе, наблюдая, как это карабкается из котлована в наш мир. Я не видел его глаз, но явственно чувствовал его взгляд. Властное, голодное и в то же время беспристрастное, оно осматривало свои новые владения.

В какой-то момент я понял, что оно смотрит на меня, и… провалился в темноту.

Я пришел в себя на заднем сиденье автомобиля. Моя голова лежала у Кати на коленях. Она сообщила, что вместе с Игорем с трудом дотащила меня до машины после того, как я вдруг упал в обморок.

На вопрос, видели ли они котлован на склоне соседнего сектора, Катя с Игорем недоуменно отвечали, что не было никакого котлована.

Дома у меня начались приступы тремора: руки дрожали, прикасаясь к любой вещи. Я то и дело покрывался испариной. Мерцающие пятна плыли перед глазами. Но самое странное, что некоторые предметы начинали раздваиваться в моих глазах, а потом вдруг исчезали на короткое время и появлялись вновь, тогда как другие предметы я видел четко. На месте исчезнувших предметов метались неуловимо быстрые тени, словно бегущие от света крысы или насекомые.

Глянув за окно, я вдруг увидел незнакомый пейзаж.

Пустынная равнина до горизонта. Скелеты чудовищных существ – каждое размером с кита или больше. Загнутые ребра торчали к небу, будто зубья капканов.

Трое суток провел я в этом мороке.

Наконец, взяв в руки мобильник, увидел, что от Кати пришло сообщение. Вместо текста шла вереница бессвязных эмодзи: влюбленная парочка, ребенок, футбольный мяч, баклажан, зеленая блюющая рожица. Смысла послания я не понял, но меня бросило в холодный пот: такое сообщение набил бы тот, кто не умеет ни писать, ни читать. И если это не маленький Киря…

Я взглянул на дату и время на экране мобильника. Сообщение пришло более трех суток назад.

Встревоженный, я начал звонить Кате, потом Игорю, но никто из них не ответил.

Так!.. Надо поехать к сестре.

Тревога – за нее, за Игоря, за племянника – вгрызалась в меня изнутри.

* * *

Дом моего детства и юности, в котором Катя жила со своей семьей, стоял на другом конце города, на северной окраине, в одном из пригородных поселков. Добирался я туда в маршрутке больше часа.

Ностальгическая игла кольнула в сердце, когда я оказался на родной улице с красивым названием – Прохладная.

Но, когда я подошел к приоткрытой калитке, обычно всегда запертой, на меня повеяло стылой жутью от каллиграфически выведенного слова «Прохладная» на деревянной табличке.

С опаской прошел во двор. Позвал Катю, Игоря – ответа не дождался.

Входная дверь была притворена, но тоже не заперта на замок.

Войдя в дом, я прошел через прихожую и в холле увидел на полу обнаженное тело Игоря.

Вскрытый от горла до паха, он лежал неестественно ровно: ноги сведены вместе, руки раскинуты в стороны под прямым углом к телу. Этакий человек-крест.

Разломанная грудная клетка раскрыта, створки ощерились обломками ребер. Внутренние органы удалены и разложены на полу.

Вот сердце рядом с кистью правой руки, словно мертвец держит его на ладони. Вот легкие покоятся у левого бока. Вот печень – у правого.

Кишечник, уложенный под голову, похож на иконописный нимб; двенадцатиперстная кишка венчает лоб Игоря – как терновник. Тот, кто сделал все это, явно эстет и философ. И чудовище.

Только сейчас я заметил, что Игорь, с его бородкой и усами, вполне мог сойти за второсортного Иисуса.

Но самое страшное было то, что в его раскрытом опустошенном нутре, точно в ванночке, сидел Киря. Что-то скользкое, сочащееся кровью держал он в своих ручонках, весело играя с частицей распотрошенного отца.

Я приблизился, опустился на колени – меня колотила дрожь – и спросил у племянника:

– Киря, где мама?

Он повернулся ко мне, и левая часть его лица, доселе скрытая ракурсом, стала видна. Не было ни кожи, ни лицевых мышц; вся плоть начисто содрана до кости. Череп, покрытый запекшейся кровью, смотрел на меня пустой глазницей, а по левой стороне лица кошмарно ползла беспечная детская улыбка.

От нахлынувшего ужаса я попытался вскочить, но неудачно. Потерял равновесие, едва приподнявшись, и упал.

В это время в дальнем конце холла отворилась дверь ванной комнаты и оттуда вышла голая мокрая Катя. Под шрамом от кесарева темнела аккуратно подбритая полоска волос; я смутился, отвел глаза. Потом все же взглянул сестре в лицо. Незнакомым тяжелым взглядом смотрела она на меня. Заговорила, но это был не Катин голос – мужской, низкий. Будто рептилия