Мне хочется рассказать маме о вчерашнем дне. Она очень старается и наконец начинает справляться со смертью родителей. С их смертью будто умерла часть её, и она перестала жить. Уверена, она никогда это не преодолеет, но она хотя бы снова говорит о них.

Я улыбаюсь, заходя за угол на кухню, но затем резко останавливаюсь.

— Папа? — произношу я.

Он стоит спиной ко мне, у раковины, в мамином розовом халате. Халат слишком маленький и смотрится нелепо. Я закрываю рот рукой, чтобы заглушить хихиканье.

Он поворачивается лицом ко мне, и я довольно уверена, что его удивлённое выражение лица соответствует моему собственному.

— Тыковка!

— Что ты здесь делаешь?

— Я… эмм… ночевал здесь. Надеюсь, ты не против, — он делает несколько шагов ко мне. — Вчера вечером я сводил твою маму на ужин и…

Я держу руки в воздухе, сокращая расстояние между нами, прежде чем обвить его; мне не нужны подробности.

— Я более чем не против, — говорю я. — Я так счастлива видеть тебя здесь.

— Я счастлив быть здесь… ты не представляешь, насколько. Мы должны поблагодарить тебя за то, что дала нам обоим необходимый толчок.

— Я была бы рада, если бы вы просто снова общались, но это… — я отстраняюсь от него и вытираю глаза.

— Я знаю, тыковка… знаю.

— Кстати, ты выглядишь нелепо в этом халате.

Он прочищает горло, и я хихикаю, когда он пытается поправить халат спереди.

— Я хотел приготовить твоей маме чашку кофе. Я так делал каждое утро, когда жил здесь.

— Ну, может быть, в следующий раз тебе нужно взять свой халат.

Он усмехается, наклоняясь вперёд и нежно целуя меня в лоб.

— Хорошая идея.

* * *

Когда Брэкстон заезжает за мной, он не может поверить, что мой отец оставался на ночь, но счастлив не меньше меня. Когда мы уходим, мои родители строят планы провести день вместе.

Моя радость от вчерашнего дня продолжается, и за следующие несколько часов мои щёки начинают болеть от улыбок. Моя семья скоро снова станет настоящей. Больше всего мне нравится то, что теперь для меня это действительно семья.

Хоть я всё ещё не помню прошлой жизни с ними, в сердце они принадлежат мне, а я им. То пустое ощущение не принадлежности, когда я только проснулась от комы, теперь кажется далёким воспоминанием.

— Пахнет и выглядит вкусно, — говорит Джон, когда я ставлю перед ним тарелку с ужином. Сегодня я запекла свинину. — Напоминает мне о воскресных жаркое, которые устраивала моя Грейс.

Сегодня хороший день в плане его памяти, что только повышает моё хорошее настроение. Затем я подхожу к Брэкстону, ставя тарелку перед ним.

— Я положила тебе больше корочки, зная, как ты её любишь.

Его глаза расширяются, когда он поднимает на меня взгляд.

— Ты помнишь?

Я не знаю. Он мне это говорил или я помню? Я не могу честно на это ответить. Этого не было в письмах, потому что их я знаю наизусть.

— Должно быть, — пожимаю я плечами. Я не совсем это помню, просто что-то показалось знакомым, пока я накладывала ему ужин.

Обнадёженная улыбка, с которой Брэкстон тянется к моей руке, колет мне сердце. Я не уверена, вернётся ли когда-нибудь моя память, но никогда не перестану надеяться.

Кажется, Джону хорошо с нами, но со временем становится уставшим и приходит в замешательство, и около семи мы везём его обратно в дом престарелых. На какое-то время мы остаёмся, пока он не устроится. Наблюдая, как Брэкстон суетится с ним, пытаясь устроить как можно комфортнее, я могу сказать, как ему нравилось, когда отец был дома. Он отличный сын и исключительный человек. Вид на них согревает мне сердце.

Машина моего отца стоит на подъездной дорожке, когда мы с Брэкстоном подъезжаем. Это сразу же вызывает у меня улыбку. Я бросаю взгляд на Брэкстона и вижу, что он тоже улыбается.

— Хочешь зайти поздороваться?

— Может в другой раз.

— Хорошо, — я стараюсь скрыть разочарование, отстёгивая ремень безопасности. Думаю, это скорее из-за того, что моё время с ним подходит к концу, чем из-за того факта, что он не хочет видеть моих родителей.

Он отстёгивает свой ремень и тянется ко мне.

— Дай им побыть вместе. Для них всё это по-новому… как для нас. Кто знает, он может даже переехать обратно.

— Я надеюсь на это.

Он ничего не говорит о том, чтобы мы снова съехались, но у меня складывается ощущение, что он намекает на это. Во мне определённо есть часть, которой бы это понравилось. Но как он только что сказал, для нас всё это по-новому, и ещё слишком рано принимать большие решения.

Он легко целует меня, а затем отстраняется.

— Я весь день умирал от желания это сделать, — признаётся он, прежде чем поцеловать меня снова. Проходит несколько минут, может больше, прежде чем мы, наконец, отрываемся друг от друга, чтобы отдышаться, и я сразу же чувствую потерю, когда его губы отстраняются от моих.

Потянувшись вперёд, он открывает бардачок.

— У меня есть для тебя ещё одно письмо, — говорит он, передавая мне конверт, и моя улыбка возвращается.

— Спасибо.

Я целую его один последний раз перед тем, как выйти из машины, и он остаётся на подъездной дорожке, пока я не захожу в дом.

Я останавливаюсь в дверном проёме в гостиную и вижу своих родителей, которые сидят бок о бок, держась за руки, и смотрят телевизор. Мне кажется, что я видела это тысячу раз, и снова задумываюсь, настоящее ли это воспоминание.

— Иди посиди с нами, тыковка, — говорит мой папа, хлопая по месту рядом с собой.

Я вспоминаю то, что только что сказал в машине Брэкстон, и хоть часть меня хочет присоединиться к ним, я отказываюсь.

— Я устала. День был длинный. Думаю, я просто пойду спать.

— Хорошо. Спокойной ночи, милая, — говорит мама.

— Спокойной ночи, тыковка.

— Спокойной.

Я поднимаюсь по лестнице в свою спальню, в нетерпении прочитать письмо Брэкстона.

ПИСЬМО ШЕСТНАДЦАТОЕ…