На моём лице появляется огромная улыбка, пока я складываю письмо обратно. Не могу поверить, что понадобился двадцать один год, чтобы кто-нибудь устроил ему вечеринку. Я так рада, что это сделала я.

Я достаю из конверта маленькую подвеску, и мне хочется, чтобы он указал в письме, какую гравировку я сделала на часах.

Я беру свой браслет памяти и провожу пальцами по подвескам. Браслет почти заполнен, что вызывает у меня небольшую грусть. Рано или поздно, письма прекратятся, когда Брэкстону не останется, что говорить. Мне будет не хватать их, когда это произойдёт, — они мой спасательный круг.

Я вижу, как она смотрит на мои часы, пока мы завтракаем в нашем доме.

— Это те часы, которые ты упоминал в письме? — наконец спрашивает она.

— Единственные и неповторимые, — отвечаю я, сияя. Я люблю эти часы. — Не прошло ни дня, чтобы я их не носил… кроме той недели, когда ты их украла.

— Да уж, прости за это, — говорит она с весёлой улыбкой, и я знаю, что ей совсем не жаль. Затем она замолкает, слегка ёрзая на сидении. — Что я выгравировала на внутренней стороне? Ты не указал это в письме, и я умираю от желания узнать.

Её вопрос вызывает у меня улыбку. Я надеялся, что она спросит.

— Хочешь посмотреть?

— Пожалуйста, — её полный надежды взгляд трогает моё сердце. Как бы я ни ненавидел то, что с нами стало, переживать заново наше с ней прошлое и видеть её реакцию, когда она обнаруживает всё впервые, бесценно.

Я снимаю часы с запястья и передаю их ей. Она стонет, прочитав гравировку. «Ты „тик“ для моего „так“».

— О боже, это так слащаво. Я действительно написала эту чушь?

Мне приходится сдерживать смех, когда её лицо становится ярко-красным.

— Мне кажется, это мило.

— Не правда. Ты просто вежливый. Я удивлена, что ты вообще на мне женился… Я такая отстойная.

— Ты далеко не отстойная. Каждое утро, когда я это читаю, у меня на лице появляется улыбка, — я усмехаюсь, когда она возвращает мне часы, и застёгиваю их на запястье.

— Улыбка наверняка наигранная.

— Вовсе нет… Мне нравится быть «тик» для твоего «так».

— Кто-нибудь, убейте меня, — говорит она, закрывая лицо руками.

— Эй, — потянувшись, я убираю её руки от её симпатичного личика. — Если тебя это утешит, ты тоже «тик» для моего «так». Всегда была и всегда будешь.

Я вижу начало улыбки, когда она берёт ложку.

— Мой отец прошлым вечером снова остался на ночь, — я довольно уверен, что она говорит мне это чтобы сменить тему. — Они ещё не говорят о том, чтобы он переехал, но я думаю, это предстоит.

— Я надеюсь на это.

— Моя мама практически порхает по дому, — она хихикает, поднося ко рту целую ложку хлопьев. Но я замечаю, что она сказала «мама», а не Кристин. — Никогда не видела её такой счастливой.

— Вот, что делает с людьми любовь.

* * *

Уже около полудня я складываю листок бумаги и кладу его в конверт. Я по-прежнему не уверен насчёт того, что написал в последней части этого письма, но сердцем думаю, что Джем хотела бы это знать. Это было ужасное время для нас обоих, но также значимый момент в наших отношениях. Я только надеюсь, что это воспоминание не разрушит её так, как произошло в прошлом.

Я добавляю маленькую ювелирную коробочку и подвеску в виде крохотного кольца, а затем кладу к письму фотографию.

ПИСЬМО СЕМНАДЦАТОЕ…