Здесь, как ни в одной другой области исторических исследований, особенно велика опасность обобщения, когда все сельское население начинают рассматривать как единое целое. Жизнь деревни в различных областях империи была такой же дифференцированной, как и те экономические и социальные условия, которыми определялся ее характер; и даже когда эти различные части утратили свою политическую самостоятельность, растворившись в Римской империи, те формы, в которых складывалась жизнь сельских местностей, не утратили своего многообразия. Верхние слои римских провинций и все городское население в целом были более или менее романизированными или эллинизированными; городская жизнь во всей империи приняла однородные формы; духовные интересы и деловая жизнь развивались в различных провинциях приблизительно в одном и том же направлении, но этот процесс нивелирования почти совсем не затронул сельскую жизнь в деревнях и больших поместьях. В то время как в городах происходили интенсивная романизация и эллинизация, в сельских местностях даже продвижение обоих официальных языков империи протекало очень вяло. Население пользовалось там этими языками только тогда, когда приходилось иметь дело с городами и администрацией. Но в своих усадьбах и деревнях крестьяне по-прежнему общались между собой на местных наречиях. Это хорошо известный факт, не требующий особых доказательств. Фригийские и галатские крестьяне Малой Азии говорили во времена апостола Павла и после него на своем родном языке, точно так же обстояло дело у африканских берберов, у кельтов Британии и Галлии, у иберов и кельтиберов Испании, у германцев на Рейне, фракийцев и иллирийцев на Балканах, у феллахов Египта и многочисленных семитских и несемитских племен Малой Азии и Сирии: арамейцев, финикийцев, евреев, арабов, халдеев, с одной стороны, и лидийцев, фригийцев, карийцев, пафлагонийцев, каппадокийцев, армян, ликийцев и т. д. — с другой.[231] Так же ревниво, как свой язык, они хранили веру своих отцов. Их боги и богини могли принимать римское обличье и римские имена, но эти обличья и имена были продуктом греко-римской культуры, да они и не могли не быть греко-римскими, ведь и каменотесы, высекавшие надписи, и скульпторы, и художники были учениками греко-римских школ, и в их распоряжении не было иного письменного языка и иных общепонятных образов, кроме греко-римских. Но боги, которых почитали под этими официальными именами и в этих условных обличьях, по-прежнему были теми же древними отечественными крестьянскими богами, представление о которых сформировалось в прошлые века.[232] Наконец, немаловажное значение имеет и то, что крестьяне продолжали сохранять свои традиционные формы экономической и социальной жизни, а также нравы и обычаи, которые порой оказывались сильнее, чем законы императоров.

В этом кратком очерке экономического и социального развития империи мы можем только в общих чертах обозначить эту проблему так, как она представляется в свете сегодняшних знаний. Даже в этой краткой форме задача оказывается довольно непростой, поскольку включает в себя как вопросы развития сельского хозяйства в целом, так и вопросы развития различных форм землевладения и аренды, причем для всех частей Римской империи эти вопросы требуют отдельного рассмотрения.

Мы начнем с Италии, о которой нам известно больше, чем о других странах империи. В предыдущих главах было показано, что в аграрном отношении Италия по-прежнему, по крайней мере в I в. по Р. Х., оставалась одной из самых благополучных стран. Импорт из провинций и других государств в основном оплачивался за счет превосходного вина, которое еще в больших количествах производили во всех областях полуострова, в особенности в Кампании и на севере Италии. Виноделие было основано на капиталистической системе хозяйствования, ориентированной в первую очередь на сбыт и на экспорт. Извержение Везувия в 79 г. по Р. Х. вызвало, конечно, катастрофические последствия и в экономике. То, что засыпанные города не были восстановлены, несмотря на меры, принятые правительством, и то, что в последующие годы в этой местности не возникло новых городов, что, в общем, было бы вполне возможно спустя несколько десятилетий, говорит об упадке экономики Кампании. Но все же у нас нет оснований считать, что катастрофа 79 г. значительно ухудшила продуктивность почвы во всей этой области.[233] В действительности же виноградарство и основанная на винном экспорте экономика Италии серьезно пострадали в результате другого процесса, о котором уже шла речь в предшествующих главах и который, как выяснилось, таил в себе гораздо большую опасность для страны, чем даже такое ужасное стихийное бедствие, как извержение Везувия, а именно в результате экономической эмансипации провинций. Упадок промышленности и торговли Италии означал постепенное обеднение городской буржуазии, представлявшей собой, как мы уже видели, основную силу, на которую опиралось систематическое сельскохозяйственное производство капиталистического толка. Таким ходом развития отчасти объясняется тот факт, что процесс концентрации земельной собственности в руках крупных капиталистов во II в. по Р. Х. не только не прекратился, но даже принял более интенсивные формы, чем когда-либо раньше, и что от этого терпели ущерб не только крестьяне, но и городская буржуазия. Этот процесс можно наблюдать даже в таких бедных областях, как территории. Велейи и Беневента. История этих территорий, отраженная в документах, связанных с алиментарным фондом, представляет собой в основном историю постепенного процесса, в результате которого эти fundi постепенно оказались в руках кучки земельных магнатов, большинство из которых не были жителями Велейи и Беневента и, судя по всему, принадлежали к числу богатых вольноотпущенников.[235] В наших литературных источниках, например у Ювенала, даже во II в. еще часто встречается излюбленная тема поэтов и моралистов предыдущего столетия об изгнании владельцев маленьких fundi из родного гнезда ненасытными в своей алчности крупными капиталистами, а Плиний Младший, один из крупнейших землевладельцев, не таясь, рассказывает о своих вложенных в земельную собственность капиталах и о растущих латифундиях.[236]