— Многие французы расисты, — продолжал он. — И, прицепив желтую руку на куртку, нутро не изменишь.

— Совершенно согласна с малышом, — объявила Фадила.

Между моим младшим братом и Фадилой, которую все уже считали моей невестой, возникла особая приязнь. Она называла Тарика «малышом», потому что он был на голову выше всех нас, и очень ценила в нем такой же, как у нее, бойцовский характер.

— Создание этой организации свидетельствует, что в этой стране существует проблема расизма, — настаивал я.

— Наивное прекраснодушие!

— Ничего подобного! Эти люди поняли действенность информации. Слоган, желтая рука на одежде привлекают внимание, останавливают на себе. Организация ставит своей целью защищать пострадавших, бороться с несправедливостями. Для полицейских, для судов будет сложнее находить возможности оставлять на свободе убийц арабов.

— Возможно, — согласился Тарик, признав справедливость моих аргументов. — Но расизм это не искоренит.

— Разумеется. Но если суды станут более справедливыми, будет осуществлен огромный шаг вперед. Возможно, это образумит ненормальных, которые считают арабов движущейся мишенью. Менталитет изменится со временем. Может быть, в следующем поколении.

Тарик ласково взглянул на меня.

— Ах ты, мой дорогой идеалист! — сказал он и похлопал меня по плечу.

Тарик любил меняться со мной ролями, разыгрывать из себя старшего брата, пользуясь тем, что был выше и плотнее меня. У него был волевой характер, и он двигался по жизни, не обольщаясь иллюзиями, опираясь на твердые убеждения. Младший брат посмеивался над моим «утопизмом», и его снисходительность не всегда бывала мне приятна.

Почему, спрашивается, вера, что укоренение в обществе гуманистических ценностей поведет к справедливости, — это «утопизм»? Потому что пока надежда на эти ценности не принесла зримых результатов? Но надо видеть историческую перспективу, любые перемены совершаются со временем.

— Мне это не нравится, — тихо сказал отец.

Он так редко принимал участие в наших спорах, что мы все замерли, ожидая, что он скажет дальше.

— Что вам не нравится, месье Басри? — спросила Фадила. — Создание новой организации?

— Нет. Мне не нравится ваша уверенность.

— Ну-у почему же? У нас есть убеждения, мы люди идейные, — продолжала моя красавица невеста.

— У мудрого есть только два убеждения: он умрет в день, о котором знает один только Бог, а до этого будет жить. Эти убеждения порождают смирение.

Фадила приготовилась возражать, но я моргнул ей, призывая к молчанию. Тарик улыбнулся. Отец обычно вмешивался в наши споры, упоминая какую-нибудь поговорку или рассуждение, которое заставляло задуматься.

Джамиля встала со своего места, подошла к отцу сзади и положила голову ему на плечо. Она не хотела, чтобы он грустил, отчаивался, говорил о смерти. Своим взглядом она запрещала нам малейшее неуважение к нему.

«Не трогай папу!»

Мама плакала. Из-за долгой разлуки? Или ей казалось, что меня ждут большие опасности?

Папа выглядел растерянным. Мне думается, он гордился тем, что я, как «все французы», отправлялся на военную службу, но в то же время он был удивлен: вот, оказывается, к чему привело его желание двадцать лет тому назад найти работу во Франции.

А я сам? Я нервничал, сомневался и беспокоился.

— Ты что, всерьез? Пойдешь в армию? — Лагдар не поверил своим глазам, когда я показал ему маленькую бумажку с красной печатью «годен» после того, как два дня провел в Женераль-Фрер, проходя медкомиссию.

— Да. А почему нет?

Удивленные взгляды ребят из нашей компании меня не удивляли.

— Но ты с ума сошел! Это же французская армия! А ты не француз, ты араб. Марокканец, в конце концов!

— В паспорте написано — француз.

— И что? Наденешь их мундир?

— Почему нет?

Я старался показать, что на все сто уверен в себе, но вопросы невольно расшевеливали чувство вины, которое и без того меня мучило. Я же всегда был пацифистом. Тем более что французская армия, учитывая ее прошлое, не вызывала у меня особо добрых чувств.

Но как я мог избежать военной службы?

К тому же армия могла мне помочь сжиться с французами. Да и возможность получить новый жизненный опыт тоже была мне по душе. Уехать далеко от дома, пожить совсем другой жизнью, познакомиться с ребятами, приехавшими со всех концов страны… Почему бы нет?

— А если Франция завтра объявит войну Марокко? Пойдешь на своих? Будешь, как харки?

Вопрос меня оглушил.

— Да нет, конечно! Ясно. Что нет.

— А почему не попробовал откосить? — спросил Фаруз. — Многим удается. Изобразил бы психа, дали бы тебе категорию, и жил бы себе спокойно.

— Очень спокойно! С такой бумажкой мне бы никакая работа не светила, — возмутился я.

— Она тебе и так не светит, — насмешливо отозвался Лагдар.

Я мог бы ответить, что рассчитываю стать учителем, а для этого лучше отслужить в армии, таких охотнее берут на работу, но мне не хотелось делиться своими планами.

У нас в квартале многие пускались во все тяжкие, чтобы обойти «потерянный даром год». И зачастую с успехом. Рафаэлю удалось избежать армии благодаря поддельной медицинской справке о том, что у него семейная тропическая лихорадка, болезнь, распространенная среди средиземноморских народов. Рафаэлю и впрямь нечего было терять год, играя в солдатики.

— Они же в армии все расисты, — подлил масла в огонь Фаруз. — Ты окажешься в компании парней из деревни, они в глаза не видели арабов, но это не помешает им тебя презирать.

— А я одобряю решение Мунира, — заявил Туфик.

— Ты меня не удивил, — ядовито отозвался Фаруз. — Вы у нас оба образованные и лучше всех все понимаете.

— Просто нужно знать, чего хочешь! — не сдавался Туфик. — Или ты марокканец, алжирец и живешь во Франции временно, тогда разумно не идти в армию. Но если собираешься прожить жизнь здесь, то, значит, подчиняйся правилам.

Лица ребят ясно выразили несогласие с такой житейской позицией. «Подчиняйся правилам…» Даже те, кто надеялся стать французом, не хотели подчиняться правилам. Они скорее были готовы остаться в лагере несогласных, не принимать правила.

— Туфик прав, — поддержал я приятеля, собираясь положить конец советам и насмешкам. — Отец у меня безработный и получает пособие. Мне дали возможность бесплатно учиться, и я даже получал стипендию. И значит, если меня устраивали правила, когда я ими пользовался, то я должен и отслужить в армии. Хотя, возможно, я совсем не рад этому… Как любой из нас.