В середине девяносто первого года Потемкин, пробыв некоторое время в Петербурге, вновь отправлялся на юг. Пришел к Екатерине проститься. Она что-то говорила ему, он не слушал. Лишь смотрел на нее – неотрывно, жадно.

– Прощай, государыня, – сказал, наконец. – Прощай. Прости, коли что не так. Не поминай лихом.

– Что ты, светлейший? – императрицу поразило выражение его лица. – Что это ты какой-то…

– Все хорошо, матушка. Знаешь… Гляжу я на тебя сейчас и думаю: а ведь никто за всю жизнь твою не любил тебя сильнее, чем я.

– Друг мой, ну почему же ты так скорбно об этом говоришь? – прошептала Екатерина, испуганная выражением нестерпимой тоски, мелькнувшем в его ясном взгляде.

– Кто знает, как оно там будет… Быть может, я тебе это в последний раз говорю.

– Бог с тобой, князь! Вернешься, еще пировать станем, мир с турками праздновать. Как тогда, в Москве-то, помнишь?

– Как не помнить. Лучшее время! Золотое…

Царица покачала головой.

– Ох, не нравишься ты мне что-то, светлейший. Гони мысли черные!

– Все в воле Божией.

Потемкин поднял застланное слезой голубое око на икону Богородицы и с чувством произнес вполголоса:

– О милости молю Тебя, Небесная Владычица, худой раб Твой, да знаю, что милости Твоей недостоин, потому и томится дух мой.

– Князь! – воскликнула Екатерина. – Гришенька… Да что же ты?

Потемкин бухнулся ей в ноги.

– Спасибо за все тебе, Екатерина.

– Встань немедля! Что выдумал… А не хочешь, так сама тебе сейчас в ноги – спасибо, друг дорогой, за верность твою, за добрую службу России…

И царица действительно чуть не встала на колени перед мужем своим и соправителем. Потемкин вскочил, взял ее за руки. Екатерина нежно поцеловала его высокий чистый лоб.

– Езжай с Богом, князь, выкинь смутные мысли из головы. Я люблю тебя. Никого, как тебя не любила. Дай перекрещу.

Перекрестила. Потемкин поцеловал ее руку. Тихо сказал:

– Прощай, жена.

– Прощай, Гришенька.

Он ушел, оставив Екатерину мрачной, расстроенной. Сильно встревожило ее это прощанье…

* * *

«Удар свершился. Всемилостивейшая государыня! Светлейшего князя более нет на свете…» Строки, писанные Поповым, расплылись перед глазами Екатерины. Она почувствовала, что ноги ее не держат, судорожно ухватилась за край стола. Плакала, плакала… Она настолько сжилась с ним, так привыкла ощущать его частью себя!.. А теперь эту часть ее самой отрубили, и боль была страшной… «Как же так, Гришенька? Что же ты… Господи, что же мне теперь делать?»

Необычайный роман, длившийся семнадцать лет, завершился. Екатерина осталась совсем одна…Уже без светлейшего князя завершились начатые им переговоры с Турцией. 9 января 1792 в Яссах был подписан мирный договор, который подтверждал присоединение к России Крыма и Кубани и закреплял приобретение ею новых земель, устанавливая русско-турецкую границу по Днестру.

* * *

– Матушка, новость печальную слышали?

– Печальную? – инокиня Досифея тихонько покачала головой. – Я, владыка, ни печальных, ни радостных новостей не знаю, да и ни к чему бы это монахине. Только вот что вы мне расскажите.

– Помолитесь, матушка, об упокоении души новопреставленного Григория. Князь Потемкин-Таврический скончался.

Тихо дрогнули губы у инокини Досифеи, она опустила голову. Перекрестилась. И думала о своем, пока митрополит Платон сокрушался от всего сердца:

– Что за человек был, сколь великое древо пало! Что-то теперь будет? И не только оттого я его жалею, что дружны мы были, но благо от светлейшего князя было для всей России. Впрочем, Господь знает, что делает.

Досифея очнулась от своих дум, тихо спросила:

– Как он умер?

– Так же, как и жил. Достойно. Долго болел и, сказывают, когда совсем невмоготу стало, просил из Ясс везти себя в Николаев, а по дороге и опочил. В степи. Тихо-тихо ко Господу отошел, мирно, ни жалоб, ни вздохов. До последнего был в сознании.

– Вечная ему память! – Досифея вновь перекрестилась. То же самое сделал и владыка. Потом они долго молчали…

* * *

Екатерина писала своему постоянному корреспонденту барону Гримму: «…мой ученик, мой друг; можно сказать, мой идол, князь Потемкин-Таврический, умер в Молдавии от болезни, продолжавшейся целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его всегда были направлены к великому… Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими. Одним словом, он был государственным человеком: умел дать хороший совет, умел и выполнить… В нем были качества, встречающиеся крайне редко и отличавшие его между всеми другими: у него были смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, князь Потемкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать».

* * *

…Лето Николенька Ошеров, воспитанник сухопутного шляхетского корпуса (который когда-то закончили Григорий и Алексей Орловы), проводил у отца. А вернее сказать – у графа Орлова.

– Ну и вымахал ты, детина! – подивился при первом свидании Алексей Григорьевич, приглядевшись к юному Ошерову. – Давно ли пешком под стол ходил?

– Алексей Григорьевич, герой чесменский, кумир московский, мне в корпусе завидуют, что я с вами знаюсь, – объявил Николенька.

– Нашел чем хвалиться! Дружбой со стариком… Каковы успехи?

– Самые превосходные!

– А коли так, добро пожаловать ко мне завтра в Нескучное, умник ты наш!

– Как я счастлив, что вы меня хвалите, – беззаботно болтал Николенька. – Я вот что замыслил, Алексей Григорьевич: не пойду я в военные. Поеду к вам в Хреново, где вы школу для крестьянских ребят устроили, буду учить их математике.

Бывший тут же Сергей Александрович от возмущения едва не задохнулся:

– Николай, что за глупости мы слышим от тебя? – его ледяной тон не предвещал для отпрыска ничего хорошего.

Но Орлов рассмеялся.

– Оставь его, Серж!

Он отечески обнял и расцеловал мальчишку.

* * *

В маленькой рощице подмосковного Нескучного молодые люди, не оправдывая названия чудесного местечка, играли в довольно скучные, по мнению Николеньки, игры. Но летняя жара всех разморила, и не хотелось уже живости и подвижности. Саша Чесменский, то и дело сдерживая скучающий зевок, смотрел на всех чуть свысока прекрасными бездумными глазами, в которые взглядывала с робкой нежностью его молодая жена. Самая маленькая из всей компании, юная графинечка Анюта Орлова скромно поглядывала на Николеньку, а тот стрелял выразительным взглядом в молодую госпожу, заботливо поправлявшую украшения в прическе маленькой Анны. К даме этой он был явно неравнодушен, и она, в конце концов, засмущалась и одновременно разозлилась от столь пристального лицезрения ее прехорошенького круглого личика и больших, как вишни, карих глаз.