Несмотря на то, что напрямую, казалось бы, его это не должно было никаким образом задеть, тем не менее, сама мысль о том, что он уже повязан на одном из самых ужасающих преступлений на планете, которое на деле, хотя и выглядело обычный деловой сделкой для его бенефициаров, по факту превратило его полностью в ничто, абсолютный ноль, как и его талант, и его музыку, что не могла не то что кого-то спасти, но даже вдохновить… Кого? Тех, кто на его глазах оказался беспощадно раздавлен, подобно каким-то насекомым? Для них он пел свою вдохновляющую музыку? Для тех, кто прямо сейчас, наверное, уже распылялся в секретных или, что возможно еще хуже – общеизвестных крематориях?

– Это и было то, ради чего он жил? – повис в воздухе вопрос без ответа.

Кевин смотрел в точку под собой на полу, что мигала разноцветными оттенками, отражавшимися от слюней, что текли на пол из его рта, смешанные со слезами, которые он не мог сдержать, ощущая всем своим существом, что он сейчас был не на своем месте. Уверенность в этом росла внутри него с каждой секундой, в то время, как накал речей оратора на сцене всё возрастал с каждой секундой, давая призрачную надежду юному Кевину, что то, что его окружало, являлось не более чем уродливой карикатурой, цирковыми декорациями, скрывающими настоящий мир, который, как он сам думал, знал и любил.

***

Весь мир представал в форме обугленный костей, которые были единственным свидетельством о том, что когда-то их владельцем был реально живший человек.

– Это всё, что удалось спасти? – спокойно проговорила Виктория.

– Да, – ответил, стоя чуть поодаль, ее соратник, смотря, как его боевая подруга спокойно держит в руках человеческие останки, не решаясь хотя бы словом отвлечь ее от важного процесса, что прямо сейчас происходил внутри девушки.

Виктория же, в свою очередь, постепенно возвращалась к своей изначальной точке сборки памяти, той самой, которая являлась ее сердцевиной, и которую она консервировала практически каждый раз, как покидала остров Утконоса, чтобы вывезти очередную партию спасающихся аборигенов трайба, что не могли уже жить при диктатуре вождей Орла.

Каждый раз, когда Виктория просыпалась ото сна неведения, она вспоминала, насколько длинная история и путь связывают ее с этим местом. Не только воспоминания об абстрактной журналистке, которую бы она никогда в жизни бы не встретила, и вряд ли поняла бы ее чувства, но самые настоящие живые эмоции и риск, роднившие ее с островом Утконоса, который стал ей вторым домом, если угодно, местом, куда звала ее кровь, и, несмотря на то, что она была полукровкой, девушка отчаянно чувствовала тоску по своей родной земле, даже находясь со стертой памятью за тысячи километров от святой земли ее предков.

Ее нынешний визит сложно было назвать удачным, но ведь никто и не предполагал, что очередная операция может оказаться удачной, особенно в преддверии международного мероприятия, когда будут предприняты все наивысшие меры безопасности. Так и произошло только с единственной разницей – жертвы режима острова пали не из-за риска выжившей группировки «шаманов», но именно по причине их временного бездействия. Виктория не могла винить их, но скорее предъявляла претензии к самой себе, что ей следовало приехать ранее назначенной даты начала проведения чемпионата, что уже стоил жизни не одной сотне людей этой земли.

Нужно было обсудить все детали с тем, кто уже не первый раз пробуждает сознание агента-журналиста ото сна, однако сейчас Виктория чувствовала, что ставки повысились, и не факт, что ей вообще удастся выбраться с этого острова живой, а потому ей следовало подготовиться к тому, что ее могло ожидать.

Таким образом, проигнорировав очередное появление старца, о котором она по вполне понятным причинам умалчивает всякий раз, когда находится на пересечении границ собственной памяти, юная журналистка использовала остатки воздействия нейростимулятора для того, чтобы вновь разогнать свою психику и нырнуть в те самые области сознания, что являлись важной частью ее собственной картины мира, по крайней мере, тех кусочков, которые она старалась защитить изо всех сил. И, несмотря на все предостережения со стороны ее доброго друга и наставника, что оставался с ней всё время после ее прибытия в убежище «шаманов», Виктория мысленно собралась, сгруппировалась и, откинувшись, использовала все оставшиеся силы, чтобы прыгнуть в пустоту, что разверзлась вокруг нее, падая туда вместе с костями людей ее племени, чьи изображения множились в пространстве разноцветными отпечатками на черном фоне воронки, куда падала и она сама, растворяясь в тысячах воспоминаниях, превращающихся в прообраз ее самой, как кинопленка, что покадрово возникала, чтобы свет проектора самой жизни помог высветить аккуратно каждый кадр, что был запечатлен на ней, впоследствии сливая их в единый и неделимый поток событий, исход которого был предопределен еще до того, как самый первый кадр успел захватить внимание зрителя.

 Продолжая лететь в безвоздушном пространстве собственного воображения, уже немолодой писатель пытался ухватиться за хотя бы какую-нибудь, пусть даже самую ненадежную ниточку, за которую он мог бы, попытавшись вытащить себя, запустить маятник сюжета, где на кону была его собственная жизнь.

В момент осознания собственной смерти, ее неизбежности, Грегори даже показалось забавным, что он заботился так о своих персонажах, об их развитии, о их восприятии читателями, о том, насколько хорошо прописаны и они, и мир, в котором они существуют, даже не сейчас, в этих экстремальных обстоятельствах, а, в принципе, живя своей будничной, полной каждодневных рутинных забот жизнью, так, как будто он никогда не умрет, и, совершенно не переживая на этот счет, лишь очень изредка в моменты истины, которые можно было бы по праву назвать краеугольными камнями его судьбы, оказывался в ситуациях, где этот вопрос, как впрочем и вопрос о сущности мироздания, вставал перед писателем в полный рост.

Кем был сам Грегори? Каково было его положение в этом мире, которое на самом-то деле было настолько безумным и непредсказуемым, что вопрос о соответствии ему его собственных воображаемых героев, на которых он проецировал свои собственные черты, и то, как именно он видел других, казались нелепой попыткой ухватить своими руками воздух, чтобы зацепиться за него. Сам процесс жизни и его описания были настолько тонкой и неуловимой субстанцией, что его полет продолжался, давая писателю возможность еще подумать о тех событиях, что привели к тому состоянию, в котором он сам находился, и одновременно позаботиться о судьбе воображаемых героев, ведь могло вполне статься так, что и он сам являлся лишь тем самым несуществующим героем, что придумали сами некие умственные построения, для того, чтобы их собственное бытие казалось чем-то действительным и реальным, что, впрочем, могло наоборот привести его к осознанию этого трюка и столкнуть лицом к лицу со своей «надуманной» кем-то природой.

Осознавая это вполне явственно, юный послушник по имени Арчибальд, что на некоторое время растворился в пространстве, становился самой планетой и ее сердцем – островом в форме утконоса, что судорожно билось, в то время как генерируемые в нем эмоции – его собственный народ, разбивался раз за разом в агонии противоречий, подобно тому, как один маленький утконосик сдавался на волю судьбы, пожираемый пламенем крематория, само тело, и душа которого, явственно ощущаемые еще несколько мгновений назад Арчибальдом, сгорали в этом безумном вихре озарений. В нем был и маленький одомашненный зверек и остров, с которого он был родом, и с которым были связаны миллионы судеб, в том числе и судьба его хозяйки, в целом планета и весь мир, что были лишь сном, фантазией некоего существа, возможно самого бога, что силой мысли приводил в движение тектонические сдвиги мировых процессов истории этой вселенной, чью реальность подтверждали миллионы других таких же богов, что слушая и читая на скрижалях его истории, придавали самую настоящую объемную голографическую карту событий, что реально начинали происходить в воображении этих существ.