три составные части – в соответствии с набором дисциплин ТС. С марксистской версией дело обстояло сложнее и сама эта версия по принципу конструкции (но не по принципу реализации!) была более сложной.

Исторический материализм исходно конструировался не как альтернативная экономическая или политическая теория, а как целостная системноисторическая теория, концептуально преодолевающая суммарно-частичный характер дисциплин ТС, т. е. преодолевающая их буржуазо– и капиталоцентризм. Однако поскольку в центре теории Маркса – капитализм, в котором экономические отношения выступают в качестве системообразующих производственных и поскольку последователи Маркса отождествили материализм с экономизмом, то материалистическое понимание истории, система исторического материализма стали распространением реалий и универсалий капиталистической формации на все некапиталистические общества, будь то «докапиталистические» или антикапиталистические (коммунизм). Все они концептуализировались по образу и подобию капитализма: во всех (даже в первобытном обществе) отыскивали «основной экономический закон», во всех производительные силы отождествлялись с «железками», прогрессивность всех этих способов производства определялась в соответствии с наличием или отсутствием того, что в Европе привело к возникновению капитализма.

Так исторический материализм Маркса, сконструированный для преодоления капиталоцентризма дисциплин ТС, превратился в советский капиталоцентричный истмат. Однако поскольку исходный посыл был антикапиталоцентричным, в истмат оказалось встроено острое и опасное для него противоречие, которое так или иначе, больше или меньше, но всегда проявлялось в истматческом анализе некапиталистических (неевропейских) обществ. И чем более развитыми были эти общества, например, Китай или Индия, тем более очевидным было противоречие, тем более уродливые, алогичные формы принимали результаты попыток избавиться от него. А попытки эти были неизбежны в истмате. Это в либерализме под одной «шапкой» могут существовать разные базовые схемы и концепции. В марксизме, тем более, в его советско-истматовской версии альтернатива могла существовать только в виде самостоятельной «шапки». Иными словами, неустранённость того противоречия, о котором идёт речь, объективно грозила породить рядом с капитало– и западоцентричным истматом антикапитало– и антизападоцентричный. Это в либерализме можно теоретически представить несколько ориентализ-мов. В марксизме бы это означало появление рядом с «истматом для Запада» «истмата для Востока», так сказать, ориенталистского истмата, исключающего иной. В результате и в марксистской, точнее, советской истматческой мысли западноевропейский, капиталистический теит тоже был провозглашён универсальным verum. (Правда, повторю, здесь всегда присутствовала теневая схема, связанная с «азиатским» способом производства, который был постоянным «дамокловым мечом», грозившим не только разрушением пятичленки, но и – потенциально – созданием такого «зазеркального» истмата, в котором географические факторы могут играть решающую роль по отношению к производству, а надстройка – по отношению к базису, в котором государство и господствующий класс совпадают (а как может быть иначе при совпадении ренты и налога?) и т. д.

Как для советского марксизма, так и для западного либерализма (а также западной марксисткой и леворадикальной исторической мысли) Восток был неудобным объектом. Его интеграция в эти схемы либо превращала его в нечто западоподобное (в лучшем случае – в негативный слепок Запада, в Не-Запад), либо ломала эти схемы. Если интеграция всё-таки происходила, то она по сути автоматически лишала востоковедение (ориентализм) права на существование в качестве особой, субстанциальной дисциплины как в либеральной дисциплинарной сетке ТС, так и в истмате. При этом, тем не менее, как на Западе, так и в СССР востоковедение присутствовало и присутствует в конвенциональной дисциплинарной сетке.

Не сгустил ли я краски по поводу неинтегрируемости Востока, его социальной эволюции в марксистские (и леворадикальные) схемы, с одной стороны, и в либеральные, с другой? Чтобы ответить на этот вопрос, весьма полезно и интересно вкратце (очень вкратце) взглянуть на дискуссии в советской (марксистской) и западной (либеральной и леворадикальной) науке о развитии азиатских обществ, что я сделаю ниже. При этом, во-первых, чтобы дать максимальный хронологический охват от доколониальной эпохи до XX в. включительно; во-вторых, чтобы представить как попытки понять Восток, будь то на марксистский или либеральный манер, и сам по себе как таковой до прихода европейцев (Гегель назвал бы это «в рамках учения о сущности»), так и попытки понять Восток в качестве функционального элемента мировой системы (Гегель назвал бы это «в рамках учения о бытии»), я решил обратиться к двух вариантам попыток объяснения истории афроазиатского мира. Речь пойдёт, с одной стороны, о спорах о социальной природе Востока в доколониальную эпоху, которые велись в СССР, с другой – о смене парадигм развития колониального и послеколониального Востока в мировой системе, которая происходила в западной либеральной и леворадикальной науке.

III. Приключения «восточного феодализма», АСП, или ещё раз о квадратуре круга[160]

Перед советской наукой проблема социальной природы доколониального Востока встала остро в 1920-е гг. в связи с китайской революцией в частности и смещением направления главного удара мировой революции с Запада на Восток, что и стимулировало первые дискуссии об особенностях восточных обществ. Среди участников этих дискуссий было немало сторонников «азиатского» способа производства (АСП), т. е. социосистемы не из европейского «универсалистского» набора.

Дискуссии обрели собственную динамику, обусловленную логикой развития как научного знания, так и советской идеологии в целом, элементом которой была советская наука. Поскольку к середине 1930-х гг. восторжествовала «пятичленка» (первобытный строй – рабовладение – феодализм – капитализм – коммунизм) как обязательный набор формаций для всех стран и народов и в ней не оказалось место для АСП (к тому же он рисовал неприемлемую для советской идеологии картину: наличие эксплуатации и классов без частной собственности, функционирование государства в роли эксплуататора и господствующего класса – sapienti sat), он на три десятилетия исчез с научного горизонта.

Доколониальный Восток в качестве нормативных стадий своего развития получил восточное (патриархальное) рабовладение и восточный феодализм (ВФ), т. е. Восток затолкали в рабовладельческо-феодальное прокрустово ложе. И если с «восточным рабовладением» всё более или менее обошлось (хотя сторонникам и этой схемы пришлось повыкручиваться), то с ВФ дело обстояло намного сложнее. И связано это было с логикой пятичленки, конкретно – с тем способом производства, который в соответствии с ней должен был неизбежно следовать за феодализмом, – с капитализмом. Поскольку последний нигде на Востоке в самостоятельно-спонтанном развитии до прихода европейцев, до включения в мировую капиталистическую систему не возник, это надо было объяснять из предшествующего капитализму строя – феодализма. В данном случае объяснять спецификой восточного феодализма – расплата за попытку втиснуть азиатские реалии в феодально-европейские (иных феодальных не было, феодализм – стадия развития европейской цивилизации). Получалось, что из западного феодализма капитализм возникает, а из восточного нет. Поиски решения этой проблемы и стали мучениями-приключениями ВФ, которые служат великолепной иллюстрацией невозможности концептуализировать Восток a la Запад, втиснуть Восток в набор социальных систем исторической хронолинейки Запада.

Если в 1930-е – 1940-е