Впрочем, на сей раз мне известно, что это за волки и зачем они подошли к городу так близко. Один со дня на день проглотит солнце, а другой – месяц, чтобы опять к нам спустилась зима Фимбульветр, теперь – на долгие годы, может быть, уже навсегда. Недаром же в этом году случилось настолько гнилое лето, что даже грибы решили остаться в земле, а плоды на яблонях появились только в самом конце августа и никак не успеют созреть до снега. Но этих волков бояться не стоило, они выполняли особую миссию. Поэтому, как только Сергей Петрович Фимбуль-Ветров отчалил по своим судебным делам, я решила разведать, что же там такое в этом саду, в котором мне не советовали появляться.

Дождь перестал, сквозь облака продернулось солнце, вернув миру цвет, птицы включили свою перекличку, возле калитки важно прогуливались угольно-черные любопытные грачи. У самого крыльца на открытом грунте, бывшем некогда клумбой, валялись пустые панцири улиток, как будто их обитатели бежали, покинув свои дома. Но где прячутся улитки зимой? Уползают в теплые страны, на полгода вмерзают в лед или впадают в спячку прямо в траве? На Крайнем Севере, где я некогда провела зиму, зазевавшиеся лягушки застывали ледяными солдатиками возле самого берега, схваченные первым заморозком. Мальчишки приносили их в школу, там они оттаивали и на радостях начинали прыгать по классу, а уборщица тетя Маура, ворча, собирала их в ведро и выносила во двор. Дальнейшая их судьба мне неизвестна. Но вот одного из своих учеников из поселка Кестеньга я видела этим летом на автовокзале, он просил денег, чтобы уехать домой. Я дала ему десять рублей. А через день встретила уже возле гастронома, там он просил на хлеб, и на этот раз я сунула в его протянутую ладонь булочку с маком, а он посмотрел на меня разочарованно и спросил: «Дак это чё такое?». Я ответила по-фински «Leipää», хлеб, он вздрогнул, и его опухшее от водки лицо вроде бы на мгновение прояснилось.

Тропинки в саду заросли бурьяном, кроме одной – от крыльца к калитке, заметно, что в этом году траву никто не косил, и ягоды смородины остались на кустах нетронутыми, так и стекали к земле сморщенными красными каплями. Попробовав одну, я скривилась от горького вкуса. Наверное, я сама походила на ту лягушку, которую принесли в тепло, и она от радости запрыгала, решив, что лето вернулось, и не подозревая, что вот-вот придет тетя Маура с жестяным ведром и выкинет ее обратно на мороз, потому что больше ее просто-напросто некуда пристроить. Но мне пока не хотелось об этом думать – Сергей обещал вернуться часа через полтора, а я еще не до конца обследовала дом, тайные комнаты, в которых я еще не бывала и в которые мне вроде не запрещалось заходить, но кто его знает. Мне нужно было узнать о Сергее все, абсолютно все. Хотя разве я знала все о самой себе? По крайней мере, очень многое мне бы хотелось забыть навсегда, вытеснить в бессознательное, – но и тогда оно бы принялось изводить меня в ночных кошмарах, выныривая символами и намеками.

Мне часто снилась собственная квартира, но только не та, в которой я жила сейчас, а странное жилище, состоящее из анфилады полупустых комнат, и я думала во сне: зачем же мне столько и где я возьму мебель, чтобы все обставить. Недавно я прочла, что квартира во сне является образом собственного сознания, а это значит, что у меня внутри остается еще очень много незаполненного пространства, никто так и не смог поселиться там на длительное время, получить постоянную прописку, как говорят работники паспортного стола, скорее, там попросту нет любви, и вообще ничего нет, сплошное бесчувствие, поэтому я и брожу по этой анфиладе, не зная, куда приткнуться.

Солнце скрылось, на улице ощутимо похолодало, дыхание близкой зимы проникло ко мне под пальто, и я попыталась спрятать руки в карманы, а нос в воротник, однако это не спасло, и я поспешила укрыться в доме, там угли тлели в камине и можно было подставить озябшие пальцы их горячему дыханию. Паровое отопление не способно заменить живой огонь, потому что довольно глупо сидеть, уставившись в батарею, а на дышащие угольки смотреть очень даже можно. Однако засиживаться сегодня не стоило. Согревшись, я обследовала ящики на кухне. Там ничего особенного не обнаружилось, кроме нескольких пачек кофе, упаковок с хрустящими хлебцами и прочим сухпайком, который идет в дело, если уж совсем нечего есть.

Меня притягивал рабочий кабинет на первом этаже, дверь туда была приоткрыта. За ней угадывался массивный письменный стол с пресс-папье и прочими дорогими, но бесполезными канцелярскими штуками, над столом висел пейзаж, напоминавший картину Шишкина «Утро в сосновом бору», только без медведей, а окна были задрапированы плотными шторами с золотыми кистями. Я знала, что шарить по чужим ящикам нехорошо и что я плохая девочка, если делаю так, однако вопрос с плохой девочкой был давно решен и не подлежал обсуждению, поэтому я без зазрения совести толкнула массивную дверь и проникла внутрь. В кабинете пахло книжной пылью и больше ничем, так еще пахнет в дальних залах библиотеки, куда редко кто забредает. Книги с золотым тиснением корешков держали оборону на стеллажах, их было много, но ровно столько, что ни убавить, ни прибавить, и мне показалось, что их никто никогда и не снимал с полок.

Стол темного дерева на гнутых ножках оказался на ощупь теплым и будто отреагировал на мое прикосновение, – как именно, объяснить сложно, просто я почему-то поняла, что двигаюсь правильным путем, а интуиция у меня сильная, и я привыкла ей доверять. Ящики поддались легко. Начав с верхнего, который располагался ближе к дверям, я обнаружила абсолютную пустоту. И это было то, чего я никак не ожидала увидеть в доме бывшего прокурора, пусть и преклонных лет. Наверное, с самого начала мне не стоило изображать из себя детектива, тем более оправдывать свое житейское любопытство поисками каких-то ответов.

Второй ящик также разочаровал. В нем нашлась квитанция из химчистки, выписанная в 2011 году, и у меня уже возникло подозрение, что стол прокурора тщательно обшарили до меня. С течением жизни в ящиках всегда накапливается куча бумаг, нужных и ненужных, и ведь сразу не разберешься, что к чему. Конечно, Сергей Ветров рылся в бумагах своего папаши, оформляя наследство, но вряд ли бы он выгреб все подчистую. Мне опять вспомнился сон о блужданиях в полупустой квартире, и я подумала, что анфилада комнат напоминает мне череду пустых ящиков, в которых я ищу как будто саму себя. И я продолжила – впрочем, не обнаружила ничего, кроме домовой книги, счетов за электроэнергию и налоговой декларации на имя Петра Андреевича Ветрова. Что же я конкретно искала? Сложно сказать. Что-нибудь, имеющее отношение к Сергею, его жизни до и после Тани, ведь это письменный стол его родного отца, в каких бы они там ни находились отношениях.

Наконец я добралась до последнего, самого широкого ящика, располагавшегося по центру прямо под столешницей. Ящик шел туго, я даже решила, что он закрыт на ключ, но стоило дернуть посильнее, и вот он поддался. В ящике лежали фотографии на паспорт какого-то дядьки, скорее всего самого Петра Андреевича, и большой винтажный фотоальбом – такие в конце прошлого века были почти в каждой семье. Я вытащила альбом из ящика и положила на стол. Под массивной обложкой обнаружился титульный лист с витиеватой надписью красным фломастером «Альбом Татьяны Ветровой». Это было так неожиданно, что я даже отпрянула, как будто обжегшись. Но как же Танин фотоальбом мог оказаться здесь, в письменном столе ее свекра? Еще не очень-то веря своим глазам, я перевернула страницу.