Ярцев затруднился с ответом: в баре шеренгами стояли бутылки с иностранными этикетками. Коньяк, ром, виски, мартини, джин, чинзано. Некоторые названия он вообще читал впервые.

— Выбери сама, — предложил он.

— Знаешь, чем спиваются англичане? — спросила Вербицкая, доставая красивую плоскую бутылку. — Джином с тоником. Давай и мы по-английски.

— Давай.

Она налила в два высоких бокала джин, разбавила тоником и бросила туда кубики льда. Отпила глоток. Глеб тоже попробовал напиток. Он приятно отдавал можжевельником и цитрусом. Даже горечь была пикантной.

— Давай обмоем твою покупку! — подняла Вика свой бокал.

— За тебя, — чокнулся с ней Ярцев. — Так бы она не состоялась.

— А что ты выбрал?

— Феликс порекомендовал эту систему, — кивнул Глеб на телевизор. — Так что у нас сейчас что-то вроде смотрин.

— Тогда приступим! — весело откликнулась Виктория.

И поставила видеофильм «Жеребец».

Ярцев не был ханжой, но то, что он увидел, поначалу просто ошеломило его. Глеб старался не видеть лица Вики. Сюжет был примитивный. Герой фильма по имени Тони являлся менеджером небольшого ночного клуба, где происходили необузданные оргии. Любовь показывалась совершенно открыто, происходила везде, где это возможно и невозможно, даже в плавательном бассейне.

От вида обнажённых тел, грубой неприкрытой страсти Ярцев совершенно обалдел. Но постепенно его смущение проходило. Виной тому, вероятно, послужил джин, бутылку которого они опустошили к концу фильма.

Вербицкая держалась спокойно. Разве что глаза… Глебу показалось, что они у неё куда-то плывут.

Когда фильм кончился, они сделали перерыв. Ярцев потянулся к пачке сигарет, которую положил на журнальный столик.

— Может, хочешь эти? — взяла с бара инкрустированную сигаретницу Вика и на его немой вопрос пояснила: — С травкой.

— Гашиш, что ли?

— В этом доме говорят — марихуана.

Глеб отказался.

Вербицкая поставила сигаретницу на место. И было непонятно: она не закурила в знак солидарности или вообще против наркотика.

Следующий фильм «Сука» являлся продолжением первого. Жена Тони убивала его и сама становилась владелицей клуба, предавшись страстям ещё пуще своего мужа.

Но происходящее на экране занимало Ярцева все меньше и меньше.

В какое-то мгновение он отчётливо понял, зачем Вика привела его к Феликсу, почему они остались вдвоём. Он чувствовал, что сидящая рядом девушка наэлектризована, как и он.

Она словно ждала, когда его рука прикоснётся к её колену. Дрожь пробежала по её телу…

Потом были её губы, жадные, влажные, и закрытые глаза, уголки которых совершенно уплыли вдаль…

…Уходили они, когда короткая летняя ночь сменилась бледной зарёй. Молчали пустынные улицы, громады уснувших домов. Глеб отвёз Вику на такси.

Когда он расплачивался у гостиницы с таксистом, то подгрёб последнюю мелочь. Вся наличность ушла на видеосистему с десятком фильмов, которые Феликс завтра доставит к поезду, и на «отдых».

Поначалу он протянул Людочке сотню, но оказалось, что и за свою спутницу Ярцев должен был выложить ещё столько же.

«Ничего, сниму с аккредитива оставшиеся», — с беспечностью подумал Глеб.

Он ощущал себя в какой-то невесомости.

Говорят, утро вечера мудрёнее. Проснувшись, Ярцев совершенно отчётливо понял, что без услуг пробивного настырного человека ему самому обмен не осилить. Вчерашнее мотание по Москве показало это с очевидностью.

«Слава богу, что взял номер телефона того деятеля, что ошивался у бюро», — подумал Глеб. И позвонил маклеру. Тот вспомнил Ярцева и сказал, что возьмётся за его дело. В качестве задатка маклер просил сто рублей. Узнав, что клиент уезжает, маклер продиктовал Глебу свой адрес, по которому тот должен был выслать задаток, и обещал все устроить наилучшим образом.

Ярцев решил, что сотня — не ахти какие деньги, потерять их беда небольшая, но зато в случае удачи…

Тут он вспомнил, что у него нет даже рубля, и помчался в центральную сберкассу. Вернулся Глеб в гостиницу как раз к тому времени, когда за ним заехала Вика, чтобы повезти к своим родителям на дачу. Зелёная «Лада» уже поджидала Ярцева.

— Привет. — Он сел рядом с Вербицкой. — Извини за опоздание.

— Ерунда, — сказала она, заводя машину.

Глеб пытался разглядеть выражение её глаз, но не мог, мешали тёмные очки на Вике.

— Нам долго ехать? — поинтересовался он.

— Порядочно. Час в один конец.

— Ничего себе! — присвистнул Ярцев. — Неужели Николай Николаевич не мог устроить себе дачу поближе?

— Теперь вообще выделяют у черта на куличках. Сто двадцать, сто пятьдесят километров. У нас ещё по-божески…

— Все равно далеко.

— Ну и пусть. В Москву каждый день родителям ездить не надо. Отец страшно доволен. Не знает, как благодарить маму, ведь это она настояла взять садовый участок. Ей-богу, старикан заболел бы от ничегонеделанья после ухода на пенсию.

— Пенсия хоть ничего?

— Сто шестьдесят рэ.

— Выходит, та история, ну, в Новый год, на нем не отразилась? — осторожно спросил Ярцев.

— Отразилась, и ещё как! Так бы он в Госагропроме занимал сейчас пост ого-го!

Они некоторое время молчали.

— И все же — персональная, — заметил Ярцев.

— А, ты в этом смысле? Да, не повлияло. Анкета у него для персональной самая подходящая. Председатель облисполкома, член коллегии министерства… Положено по всем статьям.

Глеб промолчал, а сам подумал: собственно, почему положено? Главное, не какой пост занимает человек, а как он работает. Ведь есть хорошие председатели и плохие министры тоже. Одни уходят на заслуженный отдых с почётом, других — «уходят». А пенсии все равно особые: повышенные, персональные! Разве это справедливо?

По случаю воскресенья движение было куда менее интенсивным, чем в будни, и скоро они уже мчались по загородному шоссе.

Ярцев испытывал зависть к Вике — соскучился по рулю.

— Нет, что ни говори, — продолжала она об отце, — а участок помогает ему здорово! Не так болезнен переход из одного состояния в другое. Был на виду, держал в руках бразды. Сколько человек от него зависело! Раньше попасть к Вербицкому — ну если не как к богу, то уж как к апостолу, это точно! В праздники отбою не было от поздравлений. Телефон обрывали, открытки и телеграммы — ворохами. С периферии приезжали и, чтобы без подарка, — ни-ни! А как вышел на пенсию — словно отрубили! Все исчезли. Человек, выходит, сам по себе ноль. Уважали не папу, а его кресло. Впрочем, так со всеми. Ценится не личность, а положение. Люди смотрят, у тебя служебная «Волга» или «Чайка», одна секретарша или две, дача в Барвихе или же в менее престижном месте…