— О какой политике можно говорить?! За все годы, что я работаю в институте, не помню ни одной рекомендации по совершенствованию производства. Ни одной! — горячо произнёс гость из Сибири.

— Прости, а где вы будете черпать идеи, передовой опыт? — возразил Николай Николаевич.

— Хорошо, давайте разберёмся, — поднял руку Григорий Петрович. — Чем занимаются отраслевые министерства? Что они производят? Идеи? Должны выдавать, но не выдают. А вот бумаг плодят — дальше некуда! Более того, бумага теперь заменила все, идеи в том числе! И это оборачивается сущей бедой для нижестоящих организаций и предприятий. Потому что бумагу нельзя ни обсудить, ни оспорить!

— Ну а учёт? — не сдавался Вербицкий. — Вспомним, что говорил Ленин: социализм — это учёт!

— Правильно, с этим тезисом никто не спорит. Но с каких-то пор в наш повседневный обиход ворвался другой термин — отчёт. Незаметно, тихой сапой, он подменил учёт. А если вдуматься, то между учётом и отчётом такая же разница, как между почётом и начетом.

— Ну зачем же так вульгарно? — поморщился Вербицкий.

— Может, несколько преувеличено, но суть верна, — заметил с улыбкой Юрий Васильевич.

— Понимаете, отчётность подменила созидательную деятельность! Ценится не тот, кто умеет работать, а кто лучше составит бумагу! Ненужными стали профессиональная компетентность, не говоря уже о таланте! Бумаготворчество вышло на первый план! И неудивительно, что в системе торговли, например, канцелярского персонала столько же, сколько специалистов! До какого же абсурда мы дошли, если для выпуска нового совка для мусора нужно собрать тридцать три подписи при согласовании технических условий! А то, что благодаря узаконенным директивам сырьё превращают во вторсырьё, чушку в стружку, слона в муху? Причём если бы ещё отчёты отражали истинное положение вещей! Ведь липу гонят наверх! И пошло это очень давно. Ещё Дзержинский, будучи председателем ВСНХ, утверждал, что цифры, которые дают тресты, раздуты, что они фантастичны, а та отчётность, которую мы собираем, есть фантастика, квалифицированное враньё!

— Постой, Гриша, постой, — перебил гостя Вербицкий. — Послушать тебя, выходит, что раньше и хлеб не растили, и дома не строили, и штаны не шили, так? А мы, руководители, только ушами хлопали да благодушествовали?

— Зачем вы так? — укоризненно покачал головой гость. — Растили хлеб, Николай Николаевич, возводили дома, штаны шили, делали все, что нужно. Но вот как? Давайте же смотреть правде в глаза — плохо! В последние годы и вовсе тяп-ляп! Почему? Причин много. Главная из них — потому что исходили из придуманного человека, а не из реального. Только теперь задумались что он есть такое на самом деле.

— Чай остынет, пейте, Григорий Петрович, — засуетилась хозяйка, бросив укоризненный взгляд на мужа.

— Я думаю, меня простят, если я оставлю компанию, — поднялась Виктория. — Слишком большие интеллектуальные нагрузки. Кто ещё со мной на природу?

— Извините и меня, — встал Юрий Васильевич.

Поблагодарив хозяйку за обед, а сибирского гостя за торт, он спустился вслед за Викой в сад. Глеб последовал за ними.

— Николай Николаевич, ну неужели вы, будучи на таком высоком посту, сами не видели, в какой тупик мы зашли? — снова заговорил математик.

— Я не хочу все оправдывать, — ответил Вербицкий. — И признаю, что кое-какие упущения имели место. Но я не согласен с твоим паническим настроением… Был тупик! Это же надо?

— А как же ещё? — горячился Григорий Петрович. — Оглянитесь вокруг! Знания подменили всезнайством, волю — волюнтаризмом, силу слов — пустословием! Те, кто призван руководить, совершенно оторвались от жизни. Мудрые садовники, устраивая газон, не прокладывают дорожку сразу. Они ждут, когда её протопчут люди, а уж потом прокладывают. Понимаете? Человек сам знает, где ему удобно. Нужно, просто необходимо доверять людям! Реальная жизнь и труд укажут на самые выгодные дорожки, поверьте! Это куда полезнее, чем предписывать их заранее.

— Ну, знаешь, если каждому позволить делать, что ему вздумается, весь газон истопчут, — заметил Вербицкий. — Ты зовёшь к анархии.

— Вовсе нет! К целесообразности, если хотите… Я не посягаю на то, что руководящая идея, сила нужны. Но вмешиваться по всякой мелочи — увольте! Сидя в министерском кресле, даже самый гениальный человек не может знать, что нужно и должно делать работнику на его конкретном месте. Теперь это многим становится ясно. Как и то, что давно уже пора упразднить некоторые звенья в управленческом аппарате. Вот тут и начинается главное! Кому хочется терять тёплое местечко? Для них перестройка — нож в сердце. Вот и развили ИБД.

— Что? — не понял Вербицкий.

— Имитацию бурной деятельности, — пояснил гость.

Вербицкий устал. Пропустив последнее замечание мимо ушей, перевёл разговор на другое, и гость понял, что он бьётся о глухую стену. Он засобирался в город. Вербицкий задерживать его не стал: ему надоел спор и он уж никак не был расположен дискутировать на темы, которые теперь никак его не касались.

— Будешь в Москве, заезжай, — сказал Вербицкий математику на прощанье дежурную для этого случая фразу.

— Непременно, — холодно ответил тот, явно давая понять, что потерял всякий интерес к своему бывшему патрону.

— По-моему, нехорошо получилось, — заметила Татьяна Яковлевна, когда гость ушёл.

— Пусть думает что угодно! — сердито отрезал Николай Николаевич. Он махнул рукой и отправился красить сарай, недовольный тем, что испортили воскресенье.

Вербицкий не знал, что в это время Юрий Васильевич нахваливал Глебу своего бывшего шефа. Он действительно затащил Вику и Ярцева к себе. Вика болтала с матерью Юрия Васильевича, худенькой экзальтированной женщиной, а помощник министра с Глебом осматривали участок.

— Работал Николай Николаевич, что говорится, от зари до зари, — рассказывал бывший его помощник. — Но стремился всегда быть в курсе. Требовал, чтобы я каждый день подробно докладывал об основных статьях в центральной прессе. Особенно о передовицах… Ну, куда ветер дует…

— Что, сам читать не любил?

— Да просто физически не мог! Вы не представляете, какая жизнь у руководителя его ранга. Вечные заседания, совещания, коллегии. С утра тащил целую кипу бумаг на подпись! И так изо дня в день. Входящие, исходящие… Девятый вал!

— Но ведь эти самые входящие и исходящие надобно читать, насколько я знаю, — заметил Ярцев.

— Смотря какие. Если бумаги сверху или же наверх, например, в Совмин или ЦК, эти он, конечно, читал в обязательном порядке. Остальные подмахивал, как правило, не глядя.

— Но ведь надо знать, кому какую бумагу направить, какое решение по ней принять, так?

— Ну, я писал на листочке, что и как, и прикалывал к документу скрепкой. Шефу оставалось только поставить подпись.

— Выходит, решает помощник, а не руководитель? — удивился Глеб.